Дефо - Дмитрий Урнов

Парадоксы бывают всякие, и сам адмирал Нельсон страдал морской болезнью: так и плавал всю жизнь с тазиком под рукой. Джозеф Конрад, знаменитый «морской писатель», а в прошлом капитан, определенно не любил моря. Это засвидетельствовали люди, хорошо его знавшие. Однако те же люди рассказывают, что он любил: борьбу со стихией. «Любил» не означает испытывал удовольствие от этой борьбы. Ведь борьба страшная и большей частью, как считал Конрад, безнадежная. Но даже если человек и не победит практически, он выстоит в этой чудовищной схватке нравственно – в это верил Конрад, ради этого ушел в море и писал впоследствии о нем. Его так называемые «морские» произведения, по существу, антиморские.

А что Робинзон? Чем он на острове занимался? Селькирк понятно: прилагал все силы, чтобы остаться в живых. Образ его действий определялся задачей самой элементарной – выжить.

«Сначала, – рассказывал о Селькирке Роджерс, – он почти ничего не ел, отчасти из-за отчаяния, охватившего его, а отчасти из-за отсутствия хлеба и соли. И спать он не ложился до тех пор, пока его сам собой не сваливал сон. Перечное дерево, отличающееся сухостью, служило ему и дровами, и освещением, и благодаря острому вкусу освежающим средством. У него могло быть сколько угодно рыбы, но без соли он не всякую рыбу ел, потому что иначе у него начинался понос. Есть можпо было только раков, больших, как омары, и очень вкусных. Он их иногда варил, иногда запекал. Кроме того, жарил козлятину, из которой делал и очень хороший бульон, потому что тамошние козы не были такими вонючими, как наши. Он подсчитал, что примерно убил около пятисот штук этих коз, столько же поймал и, сделав им на ухе отметину, отпустил. Когда у него кончился порох, он догонял коз просто благодаря быстроте своих ног. Такой образ жизни и непрерывные упражнения вывели его из плохого расположения духа. Мы могли видеть, как он бегал по лесу, по скалам, по холмам, когда он ловил коз для нашего употребления. У нас была с собой собака, бульдог, и мы ее пустили вместе с нашими лучшими бегунами вдогонку за козами, чтобы помочь Селькирку. Однако он обогнал и собаку и людей, он просто загонял их и, поймав козу, принес ее нам на плечах».

Помимо предметов первой необходимости, ему на острове оставили, должно быть, по его просьбе, не только Библию, но и другие еще книги. Но Селькирк как-то не рассказывал ни Роджерсу, ни Стилю, чтобы он открывал их.

«Слушать его было любопытно до крайности, – сообщил Стиль, – ибо, как человек со смыслом, давал он отчет о различных состояниях духа, испытанных им за время столь долгого одиночества». Однако при всей своей литераторской опытности Стиль не описал ни одного из таких духовных «поворотов». Это сделал Дефо, но у него другая история, про другого человека, который соображает даже в тот момент, когда его считают уже бесчувственным бревном.

Как развил Селькирк в себе способность гоняться за козами, так проявил он и «животную» выживаемость в условиях, к которым легко было приспособиться: завезенные козы плодились сами по себе, как буйно разрослась репа, однажды посаженная беглыми матросами Пикеринга. Робинзон очеловечил «звериные» условия. Те же дикие стада коз он включил в свое правильное скотоводческое хозяйство. Дикий виноград стал выращивать на винограднике и, получив урожай зерна, начал выпекать хлеб. Робинзон непрерывно в поте лица своего трудится. Ему временами приходится тяжело до крайности, однако при любых условиях не совершает он ни одного вот такого усилия, как Селькирк, превзошедший выносливостью собаку.

Селькирк – факт, Робинзон – «фикция», вымысел (словом «фикция» англичане и назвали художественную литературу). Но каким бы ни был Селькирк, вот таким хотел Дефо видеть Робинзона.

Робинзон, конечно, романтик, только чего? Самого, с нашей точки зрения, прозаического занятия – предпринимательства.

«Робинзон, – говорил Маркс, – спасший от кораблекрушения часы, гроссбух, чернила и перо, тотчас же, как истый англичанин, начинает вести учет самому себе. Его инвентарный список содержит перечень предметов потребления, которыми он обладает, различных операций, необходимых для их производства, наконец, там указано рабочее время, которого ему в среднем стоит изготовление определенных количеств этих различных продуктов».[20]

Иначе говоря, всеми силами старался сохранить привычки «домашние». Не новую жизнь на острове отт начал, а воссоздавал условия, необходимые ему для продолжения прежней своей жизни, и не только лично своей.

Вот Робинзон спасся, он выстоял, он укрепился и развернулся на острове, и пещеру свою он, между прочим, называет «замком», себя воображает властелином обширных владений, у него есть и подданные – вассалы, хотя это всего лишь кошки, собака, попугай и козлята. Короче, будто большой ребенок, Робинзон играет в «старую веселую Англию», и мечты его оказываются парадоксально старомодны.

В поисках идеала сознание его обращается к исторической памяти нации, туда же, куда устремлял свои мысли Шекспир: «Покажите силу полей, вскормивших вас» («Генрих V»). Через Робинзона Дефо вспоминает тот же призрачный мир патриархальной гармонии, память о котором вдохновляла Шекспира. «Самый мрачный философ не удержался бы, я думаю, от улыбки, если бы увидел меня с моим семейством за обедом», – говорит Робинзон. От Чосера через Шекспира и Дефо до Диккенса, через всю историю английской литературы, сохраняется все та же улыбка, возникающая каждый раз, когда представляется случай взглянуть в ту сторону – «я с моим семейством».

Это была ведущая иллюзия Дефо, владевшая им так же прочно, как мысль о том, что с помощью замысловатого аппарата можно поднимать со дна морского затонувшие сокровища. Он хотел видеть мир продолжением «старой веселой Англии».

Современных читателей иногда смущает тот факт, что Робинзон не только купец, но и колонизатор. Он наивно-слабый колонизатор! Он колонизатор-романтик, как были у Дефо пираты-романтики, устроившие на острове Мадагаскар страну Свободию. Устроили все по чести и совести, не грабили, не убивали, но в результате погубили Свободию, потому что они были все-таки пираты, и встал перед ними жесткий выбор: либо становиться «другими», либо продолжать пиратствовать.

А сам Робинзон? Исповедь его рассказывала о том, как вопреки всему человек не изменил себе. Да, вместо хищнической погони за удачей, которой хотел заняться молодой, побуждаемый авантюрным духом времени Робинзон, тот Робинзон, что оказался на Острове Отчаяния, добился всего своим трудом. Робинзон из дома бежал ради смелого предприятия, а вернулся к родным берегам тридцать пять лет спустя торговцем-предпринимателем. Он остался кем был – сыном купца, братом офицера, моряком из Йорка, родившимся в 30-х годах XVII столетия, в канун грядущей буржуазной революции.