Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

на грудках и ухабах, скрипя полозьями, подкатил большой возок. Из возка мрачной тенью неслышно выскользнула женщина в чёрном одеянии. Лицо её покрывала булатная личина.

Боярин провёл гостью в горницу.

— Зачем звал? — глухо прохрипела Констанция.

Личины она не снимала, только сбросила с плеч кожух и спрятала руки в широкие рукава свиты.

— Я нашёл снахарку. И челофьека, который пы нам помок, — шёпотом объявил ей немчин.

Он нервно потирал ладони и весь дрожал от возбуждения. Констанция, взглянув на него, презрительно рассмеялась. Сама она держалась спокойно. Так и не сняв личины, она села возле камина и стала задумчиво смотреть на горящие поленья.

— Но, сфетлая княкиня, — отвлёк её Маркольт. — Этот чьелофьек трепует накраты са сфой трут.

— Ха! Награды! Будет ему награда. Щедрая, княжеская.

«Знаю я, какова твоя награда, прокажённая! — с ужасом подумал Маркольт. — Кинжал, яд, верёвка. Выбор небогатый. Как жаль, что я не могу от тебя отделаться!»

— Где старуха? — оборвала мысли немчина Констанция.

— Штёт фнису. Кофорит, что снает мноко ятов. Тепе, сфетлая княкиня, нато путет фыпрать нушный. Наиполее ферный.

— А человек твой?

— Притёт посше.

— Кто он?

— Краф Мориц фон Штатен.

— Что?! И ты поверил ему?! — Констанция круто обернулась. — Ты что, Маркольт, совсем сошёл с ума?! А если этого Морица подослала к тебе Альдона?! Чтобы выведать твои замыслы?! Ведь он помог ей убрать Юрату и боярина Григория, он расчистил ей дорогу.

— По моему софьету, княкиня. А теперь он нетофолен нефниманием к сене. Это тейстфительно так.

— Да разве можно доверять такому человеку? — Голос у Констанции стал сиплым, она закашлялась. — Они с Альдоной, верно, полюбовники. Обведут тебя вокруг пальца, Маркольт.

— Тоферься мне, княкиня. Мориц не потфетёт. Я ефо хорошо снаю, — с мольбой проговорил Маркольт. — Феть я рискую колофой, а ты фсё рафно путешь ф стороне, если что не так.

— Не так?! — вскричала внезапно разгневавшаяся княгиня. — Не так быть не может! Запомни! Зови старуху! Скорей!

...В горницу, шаркая ногами, медленно вкатилась полная, низкорослая женщина с морщинистым, сухим лицом. Голову её покрывал чёрный плат, тело облегал просторный поношенный халат из плотного сукна с заплатами на локтях. Ворот халата был щедро украшен вышивкой.

— Сядь сюда, — указала Констанция.

Женщина послушно, с тяжёлым вздохом опустилась на лавку напротив княгини.

— Слышала, ты сведуща в зельях. Так вот. Мне нужен яд. Заплачу щедро. Смотри. — Констанция сняла с пояса увесистый мешочек, развязала его и показала серебряные денарии[174]. — Получишь вдвойне. Но никакого задатка. Сначала приготовишь зелье.

При виде монет глаза старухи вожделённо блеснули, морщинистое лицо её вытянулось. Констанция невольно рассмеялась.

— Но какой яд тебе надобен? — осведомилась старая знахарка.

— Сказывай, какие можешь сготовить. Я выберу.

— Ну, имею яд сирийский. Убивает сразу, мгновенно. Яд сей для ножа назначен. Тако, бают, мать персидского царя Ксеркса сноху свою отравила. Резала птицу для себя, потом лезвие чуточку сдвинула. А там яд сей был.

— Не годится, — махнула дланью Констанция. — Говори, что у тебя ещё?

— Ещё яд для садов. Натереть им надобно яблоки али груши. Кто сорвёт и съест, умрёт. Вборзе умрёт.

— Ты что, смеёшься надо мной?! Ноябрь на дворе, какие яблоки!

— Ну, коли тако, иной есть яд, от коего человек сохнет. Один год сохнет, два. Умирает медленно. Тако Роман Аргир, император греческий, отравлен был.

— Такой яд мне тоже не подойдёт. Годы ждать... Нет.

— Есть угорское снадобье. Его подмешивают к ранам и натирают, яко мазь. Сим зельем угры отравили князя Ростислава, сына Ивана Берладника.

— Опять не то! Ты что, издеваешься надо мной! — взвизгнула в ярости Констанция. — Про какие раны лопочешь?! Мне нужен яд, который можно подсыпать или подложить в питьё.

— Имею и такой. Сей яд — скрытый. Умирает человек тяжко. Словно душу ему выворачивает. Страдает седьмицу, иногда меньше.

— Яд в горошинах?

— Да. Токмо к яду сему надобно добавить порошок из шкурок. Шкурки сии с мышат сдирают. Чтоб мучился человек сильней.

— Фу! Какая гадость! — Констанция брезгливо передёрнула плечами. — Вот это пойдёт. Сготовь такое зелье. Сколько дней тебе надо?

— Мыслю, дня три. Порошок имею.

— Вот и ладно. Передашь горошину боярину Маркольту. А теперь ступай. И о толковне нашей забудь. С кем говорила и о чём — не поминай никогда. А иначе... Не токмо от яда люди гибнут. Ступай.

Старуха ушла, Констанция развязала на затылке кожаные ремешки, сдёрнула личину. Сидела, смотрела на огонь, с ненавистью и злобой вспоминала Альдону. Вот она, молодая, красивая, дерзкая девчонка. Она смеётся, запрокинув назад голову, обнажив лебединую шею. Она на ловах, стреляет диких уток, она легко сидит в седле, ловко и точно метает сулицу. О, как Констанция ненавидит эту литвинку! И как хочется ей увидеть её, униженную, убитую горем! Жаль, что тяжкая болезнь не позволит Констанции в полной мере насладиться торжеством своей мести.

В прошлое лето, когда Констанция гостила в Холме, во время крестин Альдониной дочери, гордая молодая красавица резко ответила на её лицемерные, притворно ласковые слова и пожелания:

— Ведаю, княгиня, не рада ты. Нет в речах твоих доброты. Моё место занять жаждешь.

Едва не задохнулась тогда Констанция от злости. После, воротившись в Перемышль, долго жаловалась она хмурому Льву на свои обиды.

— До чего дошло?! Меня, дочь короля Белы, литвинка дикая унижает! Нет, Лев, не могу я терпеть больше! И ты?! Что молчишь?! Честь супруги твоей задета! Защити, обереги!

Лев мрачно отрезал:

— Умолкни. Без тебя тошно. Не в чести дело — в землях, в людях. Слишком много их у Шварна.

— И что?! Ты терпеть будешь?! — взвилась Констанция. — Хотя бы не о себе — о сыне нашем подумай. Что он после тебя наследует?!

— У Владимира нет сыновей, у Шварна тож покуда.

— Вот! Покуда! А если будут?! Самка эта литовская рожать сможет, это тебе не Ольга худосочная. И что тогда наш Юрий получит?! Перемышль пограничный?! Отодвинут его бояре и Альдонины прихвостни от стола галицкого! Что же ты сидишь тут, что ждёшь?! У отца моего помощи проси и иди на Шварна ратью! Выгони его из Холма!

— Клятву дал я. Крест святой целовал.

— Святоша! А Войшелга