Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

головой, тщательно взвешивая слова молодого боярина. — Отпущу его, но с одним условием. Чтобы в Холм не совался. Пусть во Владимир ступает. И ему так лучше будет, и нам спокойнее. Если роту даст, завтра же его выпущу.

— Спасибо, княже! — Варлаам поклонился Льву в пояс.

Он хотел выйти, но князь остановил его.

— Погоди-ка. Сядь, потолкуем. Был, значит, ты у Маучи в гостях. Мунгалок там молодых видел? Каковы они? У Маучи, сказывают, сестра есть на выданье? Ещё другая там есть княжна, Бурундаева свойственница. Имя у ней ещё...

— Рогмо-гоа, — подсказал Низинич. — Видел, знаю их обеих.

— Ну и как? Красна собою Рогмо-гоа ента?

Варлаам смущённо передёрнул плечами.

— Власы чёрные имеет, глаза узкие, как и все татарки. Росту невеликого. Красавицей не слывёт, но... не хуже баб половецких, княже.

— Ну ладно. Ступай, Низинич. И о разговоре нашем покуда забудь. А о Тихоне мы с тобою уговорились, — сказал Лев. — Да, покличь там истопника. Дров пускай в печь подбросит. Совсем челядь разленилась.

Он проводил Варлаама хмурым взглядом и, отвернувшись, снова погрузился в свои думы.

39.

Тихон стоял перед Варлаамом и Матрёной бледный, исхудавший, в рваной холщовой рубахе, светло-русые волосы его спутались, кое-где в них торчали клочья соломы. Отрок вымученно улыбался, в голубых глазах его играли живые, задорные огоньки.

— Ну вот, явился, — ворчливо, но без злобы заметила Матрёна. — Хлопот с тобою, непутёвым, не оберёшься.

— А я, Матрёнушка, право слово, не ждал, не чаял, что ты мя выручить сумеешь.

— Варлааму спасибо скажи. Еже б не он, доныне б в порубе сиживал. Мя бо князь Лев и слушать не пожелал.

— Ну что ж, друг. Кланяюсь те в пояс. Нет, не в пояс — земно. Ты мне топерича не чета — боярином у князя стал. А я вот каким был голодранцем, таковым и остался. — В словах Тихона сквозила презрительная насмешка.

— Ты, Тихон, надо мной не смейся. И не дерзи так, как князю дерзил. До добра тебя твоя правда-матка не доведёт. Сам, думаю, в этом убедился, — недовольно морщась, наставительным тоном промолвил Варлаам.

— Что вы, право слово, все мя учите! — вспыхнул Тихон. Лицо его, доселе бледное, вспыхнуло румянцем обиды.

— Учим, пото[172] как по-иному с тобою не мочно! — возмутилась Матрёна. — Нет, ты поглянь-ко! Он злится ще! Варлаам, что ль, в темнице побывал али я?!

— Ты меня всё за боярство укоряешь. — Варлаам вздохнул. — Неправедное, мол, оно. Может быть, ты в чём и прав. Но службу я князю нёс честно. Не знал я, что они там с Войшелгом сделать удумали. И потом, друже Тихон, боярство боярству — рознь. Пусть я боярин, но земель, вотчин больших не имею. Ты вот посмотри на других — на Мирослава того же или на Луку Иванковича, или на Григория покойного. У них — отцы, деды, прадеды — все бояре ближние, все с золотыми гривнами, с закупами[173], с холопами, со стадами овец, лошадей, с угодьями, бортями лесными. А я что? Ну, дал мне князь Бужск, так ты посмотрел бы на него. Не город — деревня, тыном окружённая. Захолустье, одно слово.

— А ты, стало быть, хоромы восхотел заиметь? И землишки, и стад. Да, губа у тя не дура, Варлаам.

— Вижу, не найдём мы языка общего, — мрачно заметил Низинич. — Вот что тебе скажу. Дружбой нашей многолетней я дорожу и не позволю тебе вот так, по-глупому, рушить её в одночасье. Остынь, подумай. Да, неправ я во многом. Но не укоряй меня, к совести не взывай. Без тебя всё понимаю.

— Дак отказался б ты, право слово, от чести княжой, Варлаам! Не принял бы боярской гривны!

— И, выходит, вместях с тобою чтоб Варлаам на соломе в порубе дни проводил?! — насмешливо закивала головой Матрёна. — Эх, дурья твоя башка, Тихон! Кто б тобя тогда оттудова вытащил?

— И то правда. — Тихон со вздохом почесал затылок.

— Верно, вши в голове твоей неразумной завелись. И что мне с тобою таким деять?! — Матрёна сокрушённо всплеснула руками.

— Может, и надо было мне от боярства отказаться, — угрюмо отводя очи в сторону, сказал Варлаам. — Да только... Только не было у меня сил никаких. И потом, отца, мать вспомнил. Хотел их порадовать.

— А расскажи-ка, друг, как ты к Маучи-то попал, — попросил Тихон.

Варлаам обстоятельно, неторопливо стал повествовать о литвинах, о нежданной встрече с Альдоной, о своём освобождении и о Киеве.

— Ох, и стерва ж, выходит, княгиня сия! — возмутилась Матрёна.

— Да нет, не говори о ней так! — горячо возразил ей Варлаам. — Она меня виновным в смерти брата считала... А может, и поныне считает. Бог ей судья. Бог же её и охранил.

Собеседники замолкли, задумавшись каждый о своём.

Первым нарушил молчание Тихон:

— Мне на рассвете отъехать из Перемышля надоть. Ко брату, во Владимир пойду. А тамо... Может, ко князю Владимиру Васильковичу на службу подамся.

— И я с тобою поеду. Одного тя, беспутного, ни на един часец оставлять не мочно. Яко малое дитя ты. Уразумела уж, — сказала Матрёна.

— Вот и славно. Езжайте. Доброго вам пути, — заключил Низинич. — Будешь, Тихон, во Владимире, к моим заскочи, передай, мол, жив-здоров сын ваш.

— А сам ты как, друже? В Перемышле останешься?

— Да нет, Тихон. Я вслед за вами же в Бужск помчу. Дел там много.

— Смотри, княгине Альдоне в лапы не угоди. Вдругорядь Маучи тя не выручит.

— Осторожен буду. Один теперь не поеду по сёлам, только с отрядом оружным. Князь обещал дать.

...До утра они не сомкнули очей. Сидели, вспоминали прошлое и каждый думал о будущем, которое представлялось неспокойным, зыбким и туманным.

На рассвете возок с Тихоном и Матрёной выехал за ворота. Перед расставаньем Тихон доверительно шепнул другу:

— Жди грамоты. На венчанье, на свадьбе, первым гостем будешь.

«Вот как. Люди сходятся, женятся, а я... Один мрак какой-то окрест, — думал Варлаам, глядя на удаляющийся возок и алую зарю, горящую над тёмными холмами. — И ничего в душе. Одно только — Альдона. Почему, княгиня, не веришь мне?! За что ранишь моё сердце?! Чаровница ты