Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

же с ним случилось?! — с тревогой в голосе воскликнул Низинич. — Ушёл, что ли, с княжеской службы?

— Да, верно, ушёл. А куда, не сказал, — с хитроватой усмешкой промолвил Мирослав. — Да ну его! Всё ему не тако было!

Варлаам чувствовал, понимал: отроки что-то недоговаривают, о чём-то умалчивают, что-то скрывают от него.

— Почему же мне ничего о том до сего дня неведомо? — стал он допытываться. — Где бы мне его найти? Перетолковали бы...

— Послушай, Низинич. — Мирослав положил руку ему на плечо. — Дам тебе один добрый совет. О Тихоне своём не поминай боле. Князь на него вельми сердит был.

— Князь?! Сердит?!

«Верно, сболтнул что-нибудь лишнее, дурья голова! Говорил ему, наставлял! — с досадой подумал Варлаам. — Вот и полетел из дружины».

И всё-таки Тихон был выше, чище их всех, он был искренен, бесхитростен, прямодушен, он ненавидел подлость и предательство.

Вот он на месте его, Варлаама, отверг бы с негодованием предложенное боярство, он бы и тогда, в монастыре, стал защищать Войшелга, а не стоял бы трусливо у стены, в ужасе и скорби. Лучше погиб бы, но помешал Льву и его отрокам. Он такой!

«Заутре повидаюсь с князем да в Бужск отъеду. Тяжело здесь. Всё былое вспоминается: Тихон, Альдона. За делами, за заботами новыми как-нибудь от прошлого отойду», — решил Низинич.

Ол быстро развязал отрокам языки. В гриднице стало шумно. Варлаам незаметно удалился и по лестнице в крепостной стене пробрался к своей каморе.

Какая-то женщина в тёмном платье скользнула вдоль перехода мимо полураскрытой двери. Было что-то знакомое в её статной фигуре и плавных движениях.

— Матрёна! — вдруг узнал Варлаам.

Окликнув её, он выскочил в переход. Женщина круто обернулась и остановилась, ахнув от изумления.

— Как ты здесь? Или беда какая стряслась?! Может, с Тихоном что?! — подбежал к ней встревоженный, возбуждённый Низинич.

— Ох, Варлаам! — сокрушённо выдохнула Матрёна. — Аль не ведаешь ничтоже? В порубе Тихон! Баила ему давеча: оберегись, не режь в глаза правду-матку. Дак нет же! Пришёл ко князю Льву, возьми и брякни: неправедно, мол, княже, содеял, убивши князя Войшелга в монастыре! Ну, Лев рассвирепел, кликнул гридней, велел в темницу Тихона заточить. Уж цельный месяц как сидит Тихон в порубе сыром. Мне весточку переслать сумел-таки с гонцом Мирославовым. Стрелою примчалася я сюда, бухнулась князю в нози. Да токмо он мя и слушать не восхотел. Велел убираться. — Матрёна всхлипнула, стала вытирать уголком плата глаза и нос. — Может, Варлаам, ты ко князю сходишь, а?! — ухватила она Низинича за руку. — Как-никак друг тобе Тихон был! Христом-Богом молю: помоги! Князь-от тя примет! Не так, как со мною, баить почнёт. А то сгибнет ить молодец в темнице!

— Что ж, тотчас пойду. То-то отроки в гриднице говорили. — Наскоро собравшись, Варлаам поспешил во дворец.

Матрёна шла за ним следом, Низинич слышал за спиной её прерываемое рыданиями частое дыхание.

— Останься на нижнем жиле. В княжьи палаты не ходи, — бросил ей через плечо Варлаам.

Доложив дворскому тиуну, что должен срочно увидеть князя, он быстро взбежал по лестнице и через переходы и палаты прошёл в охраняемую двумя рындами с бердышами на плечах узкую камору — любимое обиталище Льва.

Князь, всё такой же мрачный, с длинными нечёсаными, начинающими седеть волосами, сидел на лавке и смотрел на огонь. Взор его был зол и грозен. Варлаам в мыслях пожалел о том, что явился сейчас в эту камору. Но отступать было поздно.

— А, Низинич, — протянул Лев, обжигая Варлаама косым взглядом своих чёрных больших глаз. — Воротился, значит, из Киева, от побратима своего, хана Маучи. Енто хорошо. Слышал, что в Холме сотворилось? Вот так. Кончилась власть мачехи моей. А злыдню твоему, Григорию, голову ссекли на торжище.

Вот так, — повторил он. — Ведай: что с преступленья начинается, преступленьем завсегда и кончается.

Варлаам вздрогнул. Как странно слова князя совпали с его давешними думами.

— Верно это, княже. Так же мыслю. Вот в Киеве с епископом Феогностом беседу имел.

— Гляжу я, время зря ты не терял. — По лицу Льва скользнула мимолётная слабая улыбка. — Епископ Феогност — пастырь знатный. Хвалю.

— Я, княже, просить тебя пришёл, — несмело приступил Варлаам к цели своего прихода. — Слышал я, Тихона, товарища моего, в темницу ты посадил.

— Уже выболтали, — злобно процедил Лев сквозь зубы. — Придурки! Вот земля Галицкая! Ничего не утаишь ни от кого. Мышь, и та не ускользнёт от сплетен. Что же об отроке говорить?

— Думаю, надерзил тебе, княже, Тихон, наговорил много лишнего. Так ты прости его. По неразумию своему он, не по злому умыслу. Отпустил бы ты его, княже. Пусть езжает, куда хочет.

— Отпустить, баишь? А дальше что? Ну, отъедет твой Тихон в Холм, вместях с бабою ентой... Как там её... Милёна, что ли. Нет, инако... Матрёна, вот. А дальше что? Приедет он в Холм и станет меня поносить словами последними. Снова вспоминать начнут, как я Войшелга прикончил. Токмо мало-помалу улеглось, утихло всё, а он опять... Ты пойми, Низинич. Юраты нет, Григория нет, а молодая поросль боярская — она почти что вся за меня. Разумеют ведь — негоден Шварн для княженья галицкого! За Шварна кто стоит? Литвины, бывшие Войшелговы, да кое-кто из старых бояр отцовых. У ентих одно на языке: князь Даниил, мол, Шварну стол завещал. Все давешние Григорьевы дружки от Шварна откачнули. А такие, как Мориц Штаденский али Ян, лях из Быдгоща, — те и подавно мою сторону примут. А тут внезапу явится в Холм твой Тихон и начнёт народ честной баламутить. Он ведь такой. Да и потом. Много он знает. И про ляшские дела, и про литовские.

— Да по глупости это он неподобное баил, княже! — горячо возразил Варлаам. — Отпусти его. Не будет он больше болтать!

— Нет ему у меня веры! — гневно отрезал Лев. — Не выпущу!

— Тихон — он честен. Ты роту с него возьми, чтоб никому ничего... Он и смолчит. Христианин он добрый.

— Роту? — Князь задумался, прикусил вислый ус. — Роту? Может, ты и прав.

— Княже! — взмолился Варлаам. — Если ему не веришь, так мне поверь. Я за Тихона ручаюсь!

— Что ж, хорошо. — Лев несколько раз кивнул