Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

Благодаря этой расположенности Адамса к общению с людьми Ибаньес познакомился с французским консулом в Корунье, с вице-консулом в Ферроле и со всеми остальными людьми, могущими представлять для него интерес, на поиски повода познакомиться с которыми у него ушла бы уйма времени, не случись этой счастливой встречи в пансионе Пепполы Беттонеки. Вышло так, что Антонио в те дни провел много времени в обществе янки и на него серьезно повлияли его речи, спокойные внешне, но удивительно страстные по сути своей.

Намерения испанцев в те времена были ориентированы на поддержание добрых отношений с французами и ирландцами, а следовательно, и с североамериканцами и разлад с англичанами. Губернатор Коруньи был ирландцем, и в городе стояли ирландские войска. Начальник порта тоже был ирландского происхождения, а представитель Соединенных Штатов, некий мистер Лэгоанеер, занимался в основном торговлей оружием, ему было поручено наиболее быстрым и надежным путем переправлять его в Новый Орлеан. Галисия вновь подвергалась мирному вторжению, единственной форме вторжения, которую она была согласна выдержать на протяжении всей своей истории, добиваясь перерождения пришельцев путем уподобления их себе; все остальные нашествия тут же получали отпор. Так случалось всякий раз, когда главари этих нашествий отваживались проникнуть на территорию далекого Галисийского королевства на краю земли, надеясь на силу оружия, а не на обычаи мирной торговли.

В те дни Галисия уже представляла собой тот бурлящий поток, что приведет в конце концов к войне за независимость[90], Полуостровной войне, как назовут ее англичане, которая опять же начнется с Галисии, как начинались и другие войны на протяжении всей истории. Ферроль и Корунья кишели тогда английскими шпионами, как в другие времена они кишели французскими; это зависело от восприятия тех или других как друзей или врагов, что происходило в порядке чередования: в такие-то годы так, в другие наоборот. Такое уж было время. Эта поездка Ибаньеса в Ферроль оказалась, таким образом, просто фантастической и необыкновенно значительной.

Вильям Далримпл был еще одним человеком, с которым он познакомился во время этого путешествия, и лишь много позже Ибаньес узнал, что речь шла об английском шпионе, понявшем значение арсенала и береговых укреплений, по поводу которых Адамс также высказал ему ряд весьма уместных наблюдений, научив его созерцать и познавать свою страну глазами, которыми он никогда бы ее не увидел, не услышь он острых замечаний янки. Например, то, что открыло ему глаза на мнимую неприступность Ферроля, от которой, как объяснил ему Джон, не останется и следа, стоит только врагу осадить его с суши, со стороны окружающих его гор.

Но, пожалуй, самым приятным из всего этого оказались визиты, которые уже с наступлением декабря, месяца Рождества по галисийскому календарю, они нанесли на французские корабли, стоявшие на якоре у феррольской пристани. Во время этих визитов он вместе с Джоном Адамсом и благодаря дружбе, зародившейся в доме Пепполы Беттонеки, познакомился с французским генералом мсье де Садом, командиром французской эскадры, на борту его оснащенного восьмьюдесятью пушками судна Триумф, а также с испанским мореплавателем доном Хосе Сан-Висенте, старым морским волком, отличавшимся необыкновенной любезностью и невозмутимой вежливостью, что полностью признал и Адамс.

Сейчас было очень приятно вспоминать о впечатлениях, которыми с ним поделился Джон Адамс. По мнению последнего, различия между выражением лица и манерой держаться испанских и французских офицеров были гораздо более заметными и вызывающими, чем те, что существовали между униформой тех и других. По его мнению, испанцы были суровы, серьезны и молчаливы; французов же он считал живыми, веселыми и очень разговорчивыми. Униформа испанцев была украшена широкими галунами, причем золотыми, а у французов — только одним волнистым. Он также не замедлил заметить, что парики и волосы у французов были заплетены в несколько косичек, которые ниспадали им на уши, а у испанцев была только одна косичка, и такая длинная, что иногда доходила до пояса. Сумки у французов были большими, а у испанцев маленькими. Но и у тех и у других, как у галлов, так и у испанцев, кокарда была двухцветная, белая с красным, как символ единства двух наций. Антонио приводили в необыкновенное изумление эти комментарии Джона Адамса, отражавшие его экзотический менталитет и произносимые с тягучим американским акцентом; возможно, кому-то они могли показаться в высшей степени фривольными.

Адамс был необыкновенным человеком! Он ужинал с Антонио на борту оснащенного семьюдесятью четырьмя пушками Суверена под командованием кавалера де Гландвезе и еще на борту Язона с сорока четырьмя пушками, которым командовал мсье де Ла Мартони; еще он побывал на Триумфаторе, который имел на борту восемьдесят пушек и подчинялся кавалеру де Грасс Превилю; и во всех этих случаях после обильных ужинов, как следует сдобренных французскими винами, когда они возвращались под тихий мирный кров пансиона Пепполы Беттонеки, Джон Адамс рассказывал об Эбигайл, матери своих сыновей Джона Куинси и Чарльза, — Эбигайл, своей далекой любимой и обожаемой супруге, остававшейся в ожидании их троих в Бостоне, так же как Шосефа, должно быть, ждала Антонио в Рибадео, в то время как оба друга посещали девиц Сеттаро. О времена!

Он не забыл ни одной подробности. В тот день, когда французские офицеры появились с кокардами в честь тройного союза — широкая полоса в честь Франции, другая, поменьше, красного цвета в честь Испании и еще одна, черная, в честь американцев, — они наблюдали два варварских ритуала, которые произвели необыкновенное впечатление на Джона, а Ибаньеса заставили размышлять о том, что, пусть даже только однажды, он должен признать справедливость слов отца Фейхоо, который из своего гостеприимного Овьедо возражал против первого ритуала, всегда казавшегося Антонио естественным и справедливым вплоть до того дня.

Первый обычай относился к казни отцеубийц: их бросали в море, заключив в бочку, куда помещали также жабу, змею, собаку и кошку. Во втором случае речь шла о выдворении из города женщин, ведущих развратную жизнь: они обнаженными, с обритыми головой и бровями, а также лобком, сидели верхом на лестнице, которую выносили несколько мужчин. Их выносили за городские стены под оскорбительные выкрики, наглый смех и непристойные комментарии толпы. Последний обычай Антонио одобрял уже гораздо в меньшей степени, ему это казалось варварским: разве эти девушки не выполняли неоценимую общественную функцию, особенно важную в таком крупном приморском городе, как этот, разве не сожительницы часто выступали в качестве самой твердой опоры, скрепы многих брачных союзов, находившихся на грани краха?

В тот день под влиянием какого-то странного побуждения, раздраженный критическими высказываниям Адамса, Антонио был уже готов поднести руку к его гениталиям с решительным намерением как можно сильнее сжать их, но в последний момент довольствовался тем, что разъяснил ему, что приговоренный в момент помещения в бочку был уже мертв и что собака, кошка, жаба и змея были не чем иным, как рисунками на круглом брюхе бочонка, сделанными в память о давно ушедших в прошлое временах. В любом случае вид процессии, спускавшейся по улице Забвения к морю, которое в те времена было совсем близко, производил сильное впечатление. В тот день вдоль обочин стояли сотни любопытных, толпившихся в предвкушении интересного зрелища. Относительно того, что делали с проститутками, Ибаньес ничего не сказал. Он лишь молчанием выразил свое согласие. Этот обычай ему тоже не нравился, но таким безмолвным способом он еще и подавил стремление сжать мошонку своего нового друга.

Он так рассердился, что в какой-то момент его стало раздражать стремление Адамса все подмечать, тут же подвергая критике, с которой Ибаньес не желал соглашаться, особенно в тот день, когда то ли вчерашний ужин не пошел ему на пользу, то ли он просто встал не с той ноги, но все, что до этого ему нравилось в бостонце, теперь представлялось вздорным. Адамс с неудовольствием отметил, что в Ферроле почти нет повозок, фаэтонов, кабриолетов или даже каких-либо крытых двуколок, а также лошадей, а те, что были, очень низкорослые; что ослы, мулы и прочие вьючные животные тоже казались крохотными, вне всякого сомнения, потому, что им давали пшеничную солому, а не сено, как в Массачусетсе. Ругал Адамс и этот мрачный день, и то, что мужчины, женщины и дети из народа, простолюдины, ходили по улицам голоногие и босые. Он критиковал все подряд, безжалостно и безостановочно, устав от пустого пребывания в Галисии, устав от дождя и сырости, устав от холода, как будто в Новой Англии никогда не шел снег и это был сущий рай. Но, несомненно, в большинстве своих оценок янки был совершенно прав, и вызываемое им неудовольствие сторицей компенсировалось для нашего героя возможностью присутствовать при беседах, которые Джон Адамс вел с теми, кому впоследствии суждено было стать личными друзьями Антонио, за что он остался навеки благодарен американцу.