Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

— Боже святый! — произнесла в ответ Лусинда, делая вид, что напугана гораздо больше, чем это было в действительности.

Антонио подошел к ней и обнял, сделав это так, чтобы формы ее тела прильнули к его телу, левой рукой сначала надавив на бедро, потом скользнув к ягодицам, продолжая слегка надавливать на бедро; правая же рука в это время легла на спину и подталкивала торс девушки к его телу, пока он не ощутил на своей груди выпуклости двух горных серн и тела их не слились воедино. Тогда она тихонько вздохнула, высвобождаясь из его объятий.

— Хочешь яйца? Я готовила себе ужин, — предложила она; и он согласился.

Он был голоден. День ушел на отправление и получение посланий из Саргаделоса, визиты к властям, имевшим отношение к искам, которые он предъявлял в связи с катастрофой, а также на постоянно терзавшую его борьбу между необходимостью его немедленного присутствия в Серво и любопытством, выражавшимся в желании пройтись по только что завершенному проходу, ведущему в его новый рай. И вот он сделал это, он только что преодолел полсотни метров его длины и теперь чувствовал себя совершенно счастливым. Строительство завершилось с соблюдением всех мер предосторожности, гораздо раньше, чем он предполагал, полдюжины каменщиков из Оскоса работали без отдыха день и ночь. Он был счастлив. Теперь он мог ехать в Саргаделос.

На ужин был французский хлебный суп, жаркое из говяжьей грудинки в томатном соусе, овощная похлебка с салом, пара жареных голубей и цыпленок, яйца всмятку, ломти ветчины, а на десерт груши в сахарном сиропе. Потом они поднялись, и она направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Антонио последовал за ней. Когда он приблизился к ней, она поднесла руку к его мошонке и потянула, со смехом увлекая его к постели.

Он уже собрался было на обратном пути домой пройтись по улицам, все еще влажным из-за необычных заморозков, вдруг наступивших в июне. Ему хотелось насладиться свежестью утра, чистым прозрачным воздухом, принесенным северным ветром, первым светом наступавшего дня, запахом скошенной накануне травы и тонким ароматом цветущих садов; но потом решил, что лучше возвращаться той же дорогой, что привела его сюда. И он вновь прошел подземным ходом. Его охватило ощущение безопасности, на что он не преминул обратить внимание, вспомнив о другом подземном коридоре, которым он в свое время воспользовался, чтобы покинуть Саргаделос. Придется ли ему когда-либо пройти и по этому, новому, в подобных обстоятельствах? Ему не хотелось верить в это. Как бы там ни было, оба вели его к жизни. Как тот, что вел к свету на лугу Собрадело, так и этот, приводящий его в объятия Лусинды.

Со дня свадьбы и вплоть до недавнего горького апреля вся его жизнь представляла собой череду, непрестанную вереницу событий, целыми и невредимыми крепко запечатленных в памяти. У него не могла даже зародиться мысль о том, что когда-нибудь он окажется в этом море света, кое являла собой любовь на пороге пятидесятилетия. Он должен был признать, что его жизнь была нескончаемым чудом, неописуемым изумительным потрясением и что он сумел насладиться почти всем, за исключением как раз того, что вкусил лишь теперь благодаря юному девичьему телу и тем чувствам, что возникали в самой глубине его сердца. Было ли любовью то, что он испытывал сейчас? Он не мог утверждать это наверняка, ведь он всегда занимался иными делами, но пришло нечто, что неожиданно захватило его целиком, и он жил теперь словно в мире чудес.

В 1775 году Джеймс Уатт запатентовал паровую машину, изобретя параллелограмм двойного действия и присоединив его к конденсатору; тогда же был обнародован закон, запрещавший импорт скобяных изделий из-за границы, что тут же сделало очевидной выгоду всяческих работ, связанных с железом, начиная с тех, какие Антонио наблюдал в детстве в сельских кузницах. Но их следовало вести с применением новых технических достижений. Этим он и стал заниматься.

В те времена любовь составляла одну из супружеских обязанностей. Она лишь слегка отвлекала его от дел и не имела ничего общего с теми утехами, на которые были так щедры девицы из театра Николо Сеттаро. Но, возможно, дабы наградить его за самоотдачу, жизнь предоставила ему все, о чем он мечтал, сам того не подозревая, ибо, как известно, человек узнает о своих грезах, лишь пробуждаясь от них. Поэтому он никогда не пренебрегал ничем из того, что предлагала ему жизнь. И если для достижения поставленных целей ему пришлось в свое время наложить арест на имущество ткачих, которые оказались не в состоянии погасить заем, теперь он наложит арест на свою душу, дабы Саргаделос стал не просто тем, чем он был, но чем-то более грандиозным и прочным, воплощением всех тех страстных желаний, что посеял Сестер в его все еще мятущемся юном сердце. Лусинда не будет для него всем. Никогда. Он призван построить мир. И управлять им. А посему он вновь предался мечтам, чтобы в мечтах воздвигнуть его.

Рядом с казармой, по другую сторону от канала, вода которого будет вращать мельничное колесо, перемешивая массу из полевого шпата, кварца и белой глины, он возведет фаянсовый завод, ибо интуиция подсказывала ему, что рынок Бристоля может быть значительно превзойден продукцией Саргаделоса, как это уже произошло с котлами и инструментами. Сестер умер в семьдесят шестом году, оставив ему в наследство уже налаженную торговлю льном и мечту о производстве фаянса, передав Антонио все, что ему было известно на этот счет, а знал он, благодаря опыту управления керамической фабрикой в Талавере, совсем немало.

Именно с тех пор Антонио Ибаньес замыслил грандиозное будущее, к сооружению которого он приступил в Саргаделосе и которое совсем недавно потерпело крах. Теперь он замыслил реконструкцию и ощущал в себе достаточно сил, чтобы начать строительство керамического завода, используя галисийскую белую глину, исключительную, единственную в своем роде, если верить Сестеру. А он никогда в Сестере не сомневался.

Пока он шагал по подземному коридору, его вдруг охватил глухой гнев. Он содрогнулся, подумав о мести, о сведении счетов с теми, кто осмелился выступить против столь удачных свершений, превративших его в бога-творца на всем пространстве, где полностью царила его воля. И он снова поклялся отомстить, а потом вернулся к воспоминаниям.

В 1776 году Адам Смит опубликовал свою книгу An inquiry into the nature and causes of the wealth of Nations[84]. Антонио залпом прочел его, едва этот труд попал в его руки. До этого он старался следовать теориям физиократов в той степени, в какой ему подсказывал его собственный здравый смысл. Смит утвердил его в его собственных заключениях, и Антонио изумлялся, насколько его интуиция соответствовала действительности. В глубине души, будучи человеком действия, он презирал интеллектуалов. Даже сам отец Фейхоо никоим образом не был предметом его поклонения, он восхищался скорее отцом Сармьенто, человеком, крепко стоявшим испачканными грязью ногами на земле и постоянно соприкасавшимся с реальной действительностью. Физиократы же казались ему людьми малопрактичными.

— Ошибаются те, кто презирает торговлю, считая ее делом прибыльным лишь для коммерсантов и бесполезным для остальных! — кричал он брату Венансио, более расположенному к теориям Кенэ[85] и преданному поклоннику Фейхоо.

— Сойдемся на том, что торговля — это необходимое зло, — отвечал ему тот с цистерцианской мягкостью.

— Торговля — это не веревка, — протестовал в том же тоне Антонио, — которая впитывает или разбрызгивает воду из ведра, и это даже не необходимое зло; это очень важный, крайне нужный нерв, которому весьма обязаны и цивилизация, и прогресс, — подводил он итог спора, возникшего под влиянием книги Адама Смита.

Тогда брат Венансио принял этот довод. И принял настолько, что, помогая Антонио писать Представления, которые тот собирался послать его католическому величеству в семьдесят седьмом году, счел возможным высказаться в защиту целесообразности наращивать богатство страны путем использования ее природных ресурсов посредством развития добывающей промышленности, сельского хозяйства, горной промышленности и рыбной ловли, а также текстильной мануфактуры и черной металлургии, то есть посредством всего того, что стало путеводной нитью всех его действий. Всего понемножку. Производить и торговать. От перемены мест слагаемых сумма не меняется, важно было достичь богатства, к которому он стремился с детства, и теперь он уже начинал понимать для чего.

В глубине души он всегда презирал экономистов-теоретиков, ведь сам он всегда был экономистом-практиком, человеком, воплощавшим в жизнь идеи, которые он черпал у других; как правило, последние боялись риска, иногда это были просто откровенные болтуны, и, высказывая те или иные идеи, сами они прикрывались тысячью и одной интеллектуальной уловкой, мысль о которых нагоняла на Антонио неодолимую скуку. Вот так, воплощая в жизнь свои и чужие идеи, и провел он годы напряженной работы, о которых вспоминал теперь, укрывшись в своем подземном переходе. Отчего темнота, тишина заточения, тесные пространства возбуждают желание предаться воспоминаниям, причем самым старательным и подробным образом? В подобных обстоятельствах другие готовы обратиться в бегство. А он нет. И если прежде он испытывал желание пройтись в этот ранний час по пустынным улицам, то теперь Антонио Ибаньес чувствует потребность сначала спокойно постоять, опершись спиной о каменную стену, а потом усесться на землю, согнув ноги и упершись подбородком в колени: он вспоминает обо всем, что принесли ему те чудесные годы.