Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

– Как видится вам постановка темы единства в упомянутом новом контексте?

Предлагаю поразмышлять вместе. Очевидно, письмо должно было быть максимально кратким и свободным от риторики. Единая мирная Европа как цель не противоречит общему пониманию, о чем свидетельствуют заявления руководителей наших стран на протяжении последних трех-четырех лет. Против стремления так или иначе отрегулировать в рамках европейского мирного порядка проблему германского единства едва ли можно что-либо возразить. В констатации того, что Московский договор не отрицает идею немецкого единства, собственно, и должен был состоять смысл письма.

Сплетаю названные элементы в одну косу. Получается довольно складная формулировка. П. Франк о чем-то советуется с Б. фон Штаденом. Не припасен ли у меня какой-нибудь вариант, следует вопрос. Нет, не запасся. И к лучшему, иначе пришлось бы обговаривать его с министром, который наверняка наказал бы эту бумагу сжечь.

Расстаемся на том, что Франк еще подумает, а я сообщу Громыко, что мне были изложены некоторые идеи, которые в позитивном ключе отразятся в виде одностороннего письма, не требующего нашей реакции.

Надо озаботиться, чтобы беседа с Франком скромно, самым сжатым образом отразилась на бумаге: вопрос, ради которого мы встречались с заместителем главы делегации ФРГ, нельзя затерять, мои же соображения (памятуя историю с записью нашего диалога с Э. Баром о послевоенных границах) вполне можно опустить. Когда вокруг письма о единстве поднялся ажиотаж, мой заместитель поделился наблюдениями очевидца кое с кем из близких ему сотрудников 3-го Европейского отдела МИДа. А в конце 70-х гг. недовольный откомандированием из Бонна А. А. Токовинин «пригрозил» раскрыть министру тайну рождения письма о «немецком единстве», что побудило меня расстаться с посланником незамедлительно.

Годами позже я поведал историю редактирования письма Э. Бару. От него мне стало известно, что П. Франк держал себя образцово лояльно и деталей встречи на Ленинских горах не выдал. Тогда же мы с Э. Баром установили, что телепатия в политике нередкий гость. Оказалось, что мои размышления были близки его собственным, поначалу, однако, скептически воспринятым экспертами МИД ФРГ.

Заслуживает упоминания следующий момент. Московские переговоры имели целью выработку формулы отказа сторон от применения силы. Из плана обменяться заявлениями получилось соглашение, потом договор, но в название везде выносилось назначение – неприменение силы.

На встрече 5 или 6 августа А. А. Громыко вдруг спрашивает В. Шееля, не целесообразно ли опустить отсылку в титуле к отказу от насилия. Договорной комплекс перерос первоначальные рамки, и неплохо бы отдать этому должное. Инициатива Громыко застает всех врасплох. Она неожиданна и для меня. До сей минуты министр ничем не обнаруживал желания генерализировать договоренности. Куда он клонит? Это станет ясно год спустя, хотя при неспешном сведении вместе разрозненных его замечаний, вопросов, интонаций можно было и раньше догадаться, что у Громыко на уме.

В. Шеель накоротке советуется с членами своей делегации и принимает идею советского министра. Объективно она имела весомое обоснование во всем строе переговоров, в удельном весе советско-германских отношений в европейской и мировой политике, в потребности совершить прорыв в качественно лучшее будущее.

Момент Громыко выбрал исключительно точно: в солнечный, щедро расточавший надежды августовский день большинством владели приподнятые чувства – стороны внутренне настроились поздравить друг друга с успехом. Со взаимным, давшимся большим терпением и с трудом осваивавшейся терпимостью. При всей приятности переговоров никто не испытывал желания затянуть их до бесконечности, и как-то ближе становилась до непонятности простая истина – подлинной дружбой могут быть связаны страны, умеющие извинять друг другу малые недостатки.

7 августа в особняке МИДа – церемония парафирования Московского договора. А. А. Громыко выделил мысль о значении нормализации отношений между СССР и ФРГ для мирного будущего. В. Шеель солидаризовался с этим тезисом. Он делает акцент на то, что договор служит разрядке напряженности и способен стать одной из предпосылок для длительного мира в Европе.

В целом комплиментов по поводу неординарного события было предостаточно. Но они не воспринимались как дежурные похвалы и похвальба. Многие идеи реализовались в практическом развитии. Не сразу, с отступлениями, продираясь через завалы недоверия, частоколы вражды и невежества.

Подготовка акта подписания Московского договора – суета несусветная. Информирование союзников. Их надо убедить, что достигнут оптимум в интересах как СССР, так и Варшавского союза в целом. Энергично пришлось просвещать партийные организации внутри страны во главе с их лидерами. Это кажется, что функционеры брали под козырек, стоило им услышать голос начальства или перехватить его взгляд. В жизни – сложнее.

Заседание политбюро ЦК КПСС. На него вынесен доклад А. А. Громыко об окончании переговоров с делегацией ФРГ. Дебаты открываются до того, как все рассаживаются по местам.

Белорусский партийный лидер, в годы войны партизан, П. М. Машеров, человек достойный, совсем не худший из тогдашних республиканских первых, спрашивает меня, приглашенного в качестве эксперта:

– Не проведут нас немцы в очередной раз?

– Обстановка в корне другая. Если даже захотят, не смогут.

– Со своим коварством они к атомному дьяволу в свойственники набьются.

Первый секретарь с Украины В. В. Щербицкий тоже далек от поверья, что немцы перековались.

– Если без ужимок, я неохотно отправился бы в разведку с каждым вторым другом даже из ГДР. Немцы за примирение с нами не из прозрения, а из-за боязни. Не допускают они, что может быть им прощение за злодеяния на нашей земле.

Генеральный секретарь приглашает начать заседание. Громыко со вкусом докладывает результаты переговоров. Умело показывает, какие трудности пришлось преодолеть, прежде чем договор созрел для подписания. Вопросы присутствующих касаются надежности достигнутых урегулирований, планов Бонна в отношении ГДР и других союзных государств. Министр держит себя уверенно, даже самоуверенно. Вот-вот раздастся: МИД занимается саморекламой.

Очень вовремя слово берет Ю. В. Андропов. Он упирает на то, что Московский договор – лишь первый шаг на долгом пути к нормализации. Расставание с прошлым будет противоречивым и болезненным. Позиции находятся в движении, свидетельство чему эволюция подходов западных немцев к ряду важных проблем уже в процессе самих переговоров. В наших интересах содействовать положительным переменам и созданию правовой базы для их закрепления и наращивания.