Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Может, возрадоваться – прямая простиралась перед нами? В дипломатии, однако, прямолинейность чаще всего ведет к кривотолкам. Неловкое замечание способно перевести нервное напряжение, присущее почти каждому участнику трудных переговоров, в политический разряд.

Отсвет допущенной на стороне ФРГ осечки довлел почти над каждой встречей на уровне министров и их представителей.

– Мы не изменим ни слова, ни запятой, – отрубил Громыко сухо и безапелляционно в ответ на замечания и пожелания, высказанные западногерманским коллегой.

Разговор, по-моему, 4 августа 1970 г. велся в узком составе в зале К. Богаевского, что в упоминавшемся особняке МИДа. Русский художник, модный в конце XIX – начале XX в., написал три панно для особняка С. Морозова. Фантастические гористые пейзажи с клубящимися грозовыми облаками. Интерьер, если брать живопись, и содержание беседы двух министров были близки как нельзя больше.

Услышав в переводе фразу «ни слова, ни запятой», В. Шеель недоуменно посмотрел на меня. Сижу по правую руку от федерального министра и не могу донести до него, что наши параллельные с Андроповым усилия склонить Громыко к принятию не менявших сути редакционных поправок встретили полный афронт.

«Ни запятой» было проиграно сначала на нас. Даже Брежнев не преуспел в усмирении Громыко.

– Пусть внутрикоалиционные разночтения они улаживают в Бонне, а не в Москве, – был его довод. – Почему надо считать, что социал-демократы хуже чувствуют политическую обстановку в ФРГ, чем либералы?

Склонен считать, что ситуацию спасли неиссякаемый оптимизм В. Шееля и общая решимость новых руководителей Федеративной Республики добиться позитивного поворота в отношениях с восточными соседями, включая ГДР. Будь на месте В. Шееля политический деятель иного ментального склада, не знаю, чем бы все завершилось.

Меня неизменно восхищало в В. Шееле умение не терять присутствия духа в самые трудные моменты. Похоже, не был придуман рассказ о штурмане Шееле во время рейда на Англию. Самолет получил повреждение, и командир приказал экипажу выбрасываться на парашютах. В. Шеель приоткрыл смотровое окно и ответил: «За бортом дождь, придется переждать». Самолет дотянул до немецкого аэродрома.

В. Шеель не дал себя обескуражить началом переговоров в Москве, не преминув отметить, что не может и не хочет принять ультимативного тона своего коллеги. Громыко и сам почувствовал, что хватил через край. Только слово не воробей.

Признаюсь, стоило большого напряжения и труда выдерживать модерирующий тон. Мои аргументы в беседах с Громыко один на один или окружным путем через Брежнева получали тем больший вес в его глазах, чем строже я сам выдерживал линию министра за столом переговоров с представителями ФРГ.

Контраверза с П. Франком из-за моего отказа принять пространный каталог поправок и дополнений к ранее согласованным текстам не была запрограммирована. Мы никак не предвидели варианта появления предложений, затрагивавших сердцевину ранее достигнутых результатов, и не готовились к нему. Поэтому предписаний министра на подобный случай у меня не было и не могло быть. Меньше всего я хотел обидеть статс-секретаря, вызывавшего во мне симпатии, или разыграть роль ястреба.

Принять список поправок – значило бы подвесить созданную пятимесячными трудами совместную базу. Либо превращать этот совместный плод в исходную советскую позицию, либо отвечать на него еще более обширным перечнем контрпожеланий и требований? Последствия были бы сходными – затяжная неизвестность. Поэтому в своем ответе П. Франку я сделал акцент на необходимости для каждой из сторон разобраться в себе, в собственных планах и возможностях. Созрели ли дома предпосылки для нового начала в переговорах? Совместимость посылок есть презумпция успеха, остальное – производное.

До сих пор передо мной картина: П. Франк весь сжался, напряглись лица его помощников. Большой круглый стол, за которым мы только что вольготно разместились, вдруг оброс зубастыми углами. Он уже не объединял – его полированную поверхность рассек разграничительный ров.

Это было единственное в наших с П. Франком многолетних контактах столкновение. Помню каждое слово, произнесенное статс-секретарем, укоризненный взгляд. И пусть некоторой компенсацией за куда как неприятные минуты, доставленные ему, послужит констатация – мысль Франка о том, что обе стороны должны покидать переговоры с чувством исполненного долга, не пряча глаза от общественности, воспроизводилась мной при каждом удобном случае во внутренних дискуссиях с участием министра или руководителей более высокого ранга. Полагаю, не без последствий.

В момент безрадостной полемики со статс-секретарем боннского МИДа А. А. Громыко лежал больной на городской своей квартире. Он был трудным пациентом для врачей, вынуждая их судить о хворях лишь по температуре и пульсу.

– Какие новости?

– Не слишком вдохновляющие. Делегация ФРГ привезла поправок на несколько недель или даже месяцев новых переговоров. Франк добивался, чтобы мы приняли от него список боннских замечаний и дополнений к согласованным текстам и к предмету диалога как таковому. Я счел, что у меня нет полномочий на фактическое дезавуирование ранее проделанной работы.

Громыко приподнимается на подушках. Он принимает меня с А. Г. Ковалевым укрытый одеялом в постели. Вид у него нездоровый.

– Нельзя ли детальней? Это в самом деле сюрприз. Франк ссылался на Шееля, извлекая свои поправки? Как вы его поняли – основа, наработанная с Баром, правительством ФРГ принимается или отвергается? Может быть, оно само продвинуло «бумагу Бара» в прессу? Ковалев, каково ваше впечатление?

У Ковалева наготове нужные слова, чтобы сдержать эмоциональный перегрев. Он солидаризуется с моим решением не брать от Франка список пожеланий и поправок как единственно правильным для поддержания рабочего уровня переговоров.

– Шеель совсем не из простаков, – продолжает Громыко. – Решили действовать в обход, поискать слабину. Что-то мы упустили. Нарушение доверительности было сигналом.

И опять:

– Как вы аргументировали отказ принять бумагу Франка? Не думаю, чтобы Шеель со своей затеей вышел на меня. Но кто знает?

Дуэтом с Ковалевым в нюансах излагаем обмен мнениями со статс-секретарем ФРГ, обрисовываем атмосферу, в какой он совершался.

– Считайте, что доложили и что глава советской делегации вашу линию одобрил.

Громыко ухмыльнулся и присовокупил:

– В основном и главном… Где-то слог мог бы быть у вас менее изысканным. Но вы ведь оба выпускники Института международных отношений.

Уточняем график дальнейших переговоров. Министр исполнен решимости пренебречь советами эскулапов и мольбами жены – интересы дела выше температурных неурядиц. Кроме того, работа, этот эксперимент Громыко постоянно ставил и на себе, и на ближайших сотрудниках, – наилучшая терапия, почти не знающая противопоказаний.