Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В обоих случаях условное время (две-три минуты) отделяет лирического героя от избиения или убийства: «Целый взвод меня бил, / Аж два раза устал», «Но в опилки, но в опилки / Он пролил досаду и кровь» 269
И еще важный штрих. Слова героя в «Побеге на рывок»: «А я бежал и думал: добегу ли? / И даже не заметил, что один» (АР-4-15), — напоминают «Песню о новом времени», написанную десятью годами ранее: «Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей, / На скаку не заметив, что рядом товарищей нет» («бежал» = «скачке»; «не заметил» = «не заметив»; «что один» = «что рядом товарищей нет»).
А описание убийства его напарника в том же 1977 году отразится в стихотворении «Тушеноши»: «Но поздно: зачеркнули его пули / Крестом — в затылок, пояс, два плеча <…> Псы покропили землю языками / И разбрелись, слизав его мозги» = «Вы ляжете, заколотые в спины, / И Урка2™ слижет с лиц у вас гримасу» («в затылок, пояс, два плеча» = «в спины»; «псы» = «Урка»; «слизав» = «слижет»).
Вот и сказке конец -
Зверь бежал на ловца — Снес, как срезал, ловец Беглецу пол-лица.
Устойчивое выражение «зверь бежал на ловца», используемое в качестве аллегории, восходит в творчестве Высоцкого к «Охоте на волков»: «Почему же, вожак, дай ответ / Мы затравленно мчимся на выстрел / И не пробуем через запрет?»; к «Охоте на кабанов»: «Только полз присмиревший подранок, / Завороженно глядя на ствол» (черновик: «И в каком-то едином упорстве / Кабаны нарывались на дробь» /2; 540/); а также к песням «Оплавляются свечи…» и «Заповедник»: «И, в предсмертном томленье, / Озираясь назад, / Убегают олени, / Нарываясь на залп», «Птица на дробь устремляет полет».
Взвод вспотел раза три,
Пока я куковал, — Он на мне до зари Сапогами ковал (АР-4-10).
Власть может затоптать, избить ногами или отдать об этом приказ: «И эхо топтали. но звука никто не слыхал» («Расстрел горного эха»), «Вперед к победе! Сопер- [494] [495] ники растоптаны и жалки» («Марш футбольной команды “Медведей”»), «Назван я перед ратью двуликим — / И топтать меня можно, и сечь» («Я скачу позади на полслова…»). Любопытно, что рать в последнем стихотворении — это тот же взвод из «Того, который не стрелял» и «Побега на рывок», та же конница из черновиков «Разбойничьей» («Как из лютой вольницы / Налетела конница!» /5; 361 Г, те же «отборные в полку головорезы» из песни «Целуя знамя» и та же дружина из «Песни о вещем Олеге», которая «долго <…> топтала волхвов / Своими гнедыми конями». Кони, конечно, были подкованы, так что ситуация здесь та же, что и в «Побеге на рывок». Сравним заодно ситуацию в «Песне о вещем Олеге» (1967) с редким вариантом стихотворения «В голове моей тучи безумных идей…» (1970), где лирический герой прорывается на футбольный матч: «И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями» = «Я под брюхом привыкших топтать лошадей / Миновал верховых лейтенантов»[496] [497] [498] («дружина» = «верховых лейтенантов»; «топтала» = «топтать»; «конями» = «лошадей»).
А глагол сечь из стихотворения «Я скачу позади на полслова…»: «Назван я перед ратью двуликим — / И топтать меня можно, и сечь»272, - был реализован в нем следующим образом: «И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили / И надругались, плетью приласкав». Обратим внимание, что здесь над лирическим героем лошадь вздыбили, а в вышеупомянутой «Песне о вещем Олеге» «.дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями», причем в обоих произведениях приказ об избиении волхвов и лирического героя был отдан князем (персонифицированный образ власти): «Ну, в общем, они не сносили голов — / Шутить не могите с князьями!», «Но взойдет и над князем великим / Окровавленный кованый меч».
Встречается образ князя и в песне «Жил-был добрый дурачина-простофиля…» (1968): «Влез на стул для князей простофиля». А потом он залез на «стул для царей» и стал вести себя так же, как «вещий Олег»: «Вот возьму и прикажу запороть!» (1968) = «Дружина взялась за нагайки» (1967). Причем эта дружина будет упомянута и в «Дурачине-простофиле»: «Стал советы отдавать, кликнул рать».
Как мы уже убедились, власть может не только избивать, но также сечь и хлестать. Приведем еще ряд цитат с этим мотивом: «Льют кровинку, хоть залейся! / Хлещут, бьют, кого хотят!» /5; 362/, «Вся вода исхлестана пулями врагов» /4; 13/273, «И ветер бил, как розги, плети, прутья, / Надежней и больней хлестал» /5; 518/, «Мне щеки обожгли пощечины и ветры» /3; 210/, «И оборвали крик мой, / И обожгли мне щеки / Холодной острой бритвой / Восходящие потоки» /4; 30/, «Но туже затянули жгут, / Вон вижу я — спиртовку жгут, / Все рыжую чертовку ждут / С волосяным кнутом» /5; 80/, «Сколь веревочка ни вейся — / Все равно совьешься в кнут» /5; 64/, «Зря пугают тем светом: / Тут — с дубьем, там — с кнутом» /5; 172/.
Возвращаясь к разговору о сравнении власти с Богом («Но свыше — с вышек — всё предрешено»), процитируем стихотворение «Вооружен и очень опасен» (1976), где утверждается даже ее превосходство: «И не дрожите! / Молясь, вы можете всегда / Уйти от Страшного суда, / А вот от пули, господа, / Не убежите!» /5; 96/.
В том, что «от пули не убежать», лирический герой убедился и в «Райских яблоках» (1977): «И за это меня застрелили без промаха в лоб», «Удалось, бог ты мой: я не сам — вы мне пулю в живот!».
В этой песне Советский Союз представлен в виде огромного лагеря, зоны, причем эта зона изображается «раем», в котором находятся райские яблоки, охраняемые властью: «Они обратно в зону — за наградой, / А я — за новым сроком за побег» («Побег на рывок») = «Да куда я попал — или это закрытая зона?» (АР-3-166).
Вообще «Райские яблоки», подобно «Побегу на рывок», построены на приеме совмещения лагерных и христианских реалий: «Фимиам из ворот — это крепче, чем руки вязать» (АР-3-159), «И рванулась толпа прямо в ту лепоту-благодать» /5; 509/, «Херувимы кружат, ангел выстрелил в лоб аккуратно» /5; 510/, «И апостол-старик — он над стражей кричал, комиссарил» (СЗТ-2-371), «В райских кущах потом наворую я слив или яблок. / Жаль, сады