Живые и мертвые - Неле Нойхаус

– Чем Хелен занималась? Она тоже работала в фирме брата? – спросила Пия.

– Возможно, она этого хотела, но она ведь ничего не умела! – возразила фрау Фелльманн пренебрежительно. – На некоторое время шеф посадил ее на телефон, но она даже с этим не справилась. Она приходила, когда хотела, разговаривала по телефону по личным делам, была абсолютно ненадежной. Однажды я сказала: она или я! Конечно, у меня совершенно испортились отношения с ней и Йенсом-Уве, но после этого дела фирмы снова наладились, и это было для меня самым главным.

Франка Фелльманн ревниво относилась к Хелен Штадлер, она ее ненавидела, но после ее смерти для нее ничего не изменилось. Сестра ее шефа в конечном счете окончательно разрушила все даже мало-мальски значимое для фрау Фелльманн.

– А что она делала потом?

– Понятия не имею. Поступила в университет. Вроде на факультет социологии или психологии, но так его и не закончила.

– Где она жила?

– Здесь, с отцом. – Фрау Фелльманн кивнула головой назад. – Она не хотела уезжать, хотя у Йенса-Уве была довольно большая квартира.

– Вы знаете ее друга Йенса-Уве Хартига?

– Да, конечно. Странный тип, – она промокнула лицо над глазами тем самым бумажным платком, в который только что высморкалась, – с сильно выраженным синдромом добряка. Он видел только Хелен, постоянно вертелся вокруг нее, опекал – одним словом, делал для нее все, так же как шеф и его отец. Но что мне действительно казалось полным безумием, так это то, что оба постоянно говорили о прошлом, как два постояльца дома престарелых! Они жили только вчерашним днем. Йенс-Уве, вместо того чтобы помочь Хелен сориентироваться в жизни, еще больше укреплял ее фантазии!

– Они ведь хотели пожениться, не так ли?

– Да. В начале октября. Они хотели венчаться и зарегистрироваться в Кидрихе, откуда Йенс-Уве родом. Я занималась распечаткой приглашений, поэтому знаю. Мне кажется, втайне они все были рады – Эрик, его подруга и его отец, потому что они в этом случае снимали с себя ответственность за Хелен, с которой было столько проблем.

Она опять всхлипнула.

– У меня скверное чувство, как будто я бросила его и других на произвол судьбы, но я просто не могу продолжать все это. Уже несколько недель он почти не появляется в офисе и не говорит, где пропадает, и не отвечает по мобильному. Это не работа! И сейчас он не пришел даже в мой последний рабочий день, хотя еще вчера клятвенно обещал!

– Он был вчера в офисе? – спросила Пия.

– Нет. Последний раз я видела его перед Рождеством, – ответила Франка Фелльманн.

– Он сказал, где он был? Может быть, он уезжал за границу?

– Понятия не имею. Он мне вообще ничего не сказал.

У нее в сумочке зазвонил мобильный телефон. Она достала его и посмотрела на дисплей.

– Сын, – сказала она извиняющимся тоном, вытирая слезы. – Мне надо заехать за ним к другу.

– Еще один вопрос, – попросила Пия. – Вы случайно не знаете, Йенс-Уве Хартиг – стрелок?

– Вы имеете в виду, умеет ли он стрелять? – Франка Фелльманн немного растерялась, потом ее лицо просветлело. – Нет, извините, не знаю.

* * *

– Почему вы в последний раз рассказывали нам небылицы? – спрашивала Пия Дирка Штадлера некоторое время спустя, стоя перед ним. Он разобрал рождественскую елку, поставил ее на террасе и теперь пылесосил.

– Какие еще небылицы? – Штадлер удивленно посмотрел на нее. Он прошел, опираясь на трость, к креслу, сел и стал массировать ногу.

– Про тот день, когда умерла ваша жена. Все было совсем не так, как вы рассказывали.

– Ошибаетесь. Зачем мне рассказывать что-то другое?

– Потому что вам заплатили за молчание, – ответила Пия. – За то, чтобы вы сдались, держали язык за зубами и никому не рассказывали, что ваша жена была еще в сознании, когда сын пытался ей сделать искусственное дыхание и привести в чувство. Сколько вы за это получили?

Это была смелая интерпретация того, что им рассказал Эрик Штадлер, но Пия действовала по наитию и ждала решительного отпора, но Штадлер только вздохнул.

– Пятьдесят тысяч евро. Но то, что вы говорите, полная чепуха. Эрик не мог помочь моей жене. Она была без сознания и ни на что не реагировала.

– Откуда вы знаете? Вас ведь не было рядом.

– Эрик мне сам это рассказывал, – ответил Штадлер.

– Правда и справедливость обошлись вам в пятьдесят тысяч евро?

– Кажется, вы не понимаете. – Штадлер пожал плечами. – Никто не сделал ничего предосудительного. Но тесть не соглашался с тем, что именно он дал разрешение на изъятие органов. Он непременно хотел подать жалобу и уговорил меня сделать это, причем с самого начала эта затея была бесперспективной. У оппонента была его подпись на заявлении о согласии, и поэтому я бы наверняка проиграл процесс. Мне предложили деньги, если я отзову иск. Я согласился. Войдите в мое положение. У меня просто больше не было сил. Безнадежный иск к больнице, который, возможно, растянется на годы и разорит меня в финансовом отношении! Кирстен это все равно не вернет! Мне надо было найти новую работу и заботиться о детях, прежде всего о Хелен, которой тогда как раз исполнилось пятнадцать лет. Я пошел на компромисс и взял деньги. Так я, по крайней мере, смог обеспечить Эрику и Хелен стартовый капитал для будущей жизни.

– На чем основывались ваши претензии? – спросил Боденштайн. – Откуда у вас была информация о том, что что-то пошло не так, как планировалось?

– Я ведь дал вам дело, – ответил Штадлер.

– Но мне бы хотелось знать это более точно, – настаивал Боденштайн.

– Я не хотел жаловаться. – Штадлер осторожно вытянул ногу и поморщился. – Ради детей я решил закрыть эту тему и прекратить вместе с ними оплакивать их мать и размышлять над ее смертью. Но мой тесть просто не давал мне покоя. Он был как одержимый, строил нелепые теории заговора, и Йенс-Уве лил воду на его мельницу, что-то рассказывая ему.

– Минутку, – прервал его Боденштайн, – господин Хартиг сказал, что он познакомился с Хелен всего четыре года назад. Как он мог тогда что-то рассказать вашему тестю?

Штадлер в замешательстве поднял глаза.

– Возможно, он действительно познакомился с Хелен позже, но тещу и тестя он знал уже давно, по группе помощи, на которую они вышли вскоре после смерти Кирстен. Он рассказал им о том, что сам недавно пережил, что какие-то исследования были сделаны с нарушением сроков, что не было протоколов о проведении операций или что их сознательно сфальсифицировали врачи. Он был очень убедителен, и я наконец решился подать иск. В дальнейшем эта тема доминировала в нашей семье в течение месяцев и даже лет. Раны не заживали. Никто, кроме меня, не замечал, как страдала от этого Хелен. Она была подростком в пубертатном периоде, очень чувствительная и ранимая, но в то же время с радикальными взглядами, как это часто бывает с подростками в этом возрасте. Она была твердо убеждена в том, что врачи намеренно не спасли ее мать, чтобы получить ее органы.

– Хелен знала правду? – допытывался Боденштайн.

Дирк Штадлер поник и тяжело вздохнул.

– Я ведь вам уже говорил, здесь нет правды или неправды. У жены во время пробежки произошло кровоизлияние в мозг, и она от этого умерла. Хелен не смогла бы ничего изменить, даже если бы она была рядом. Возможно, в реанимации с помощью поддерживающих жизнедеятельность аппаратов жена прожила бы еще пару дней или недель, но шансов выжить у нее не было. Ее мозг умер. На электроэнцефалограмме была нулевая линия. Хелен не хотела это слышать. Она была в отчаянии, у нее была идея фикс, что она во всем виновата. За последние десять лет она шесть раз пыталась лишить себя жизни. Иногда она исчезала на несколько дней. Я не знал, где она была, и каждый раз пугался, когда звонил телефон, боялся, что сообщат об обнаружении ее трупа. Но она всякий раз возвращалась и только говорила, что была у своего друга. Года два назад она влюбилась в Йенса-Уве. Казалось, что все наладилось, она стала спокойнее и начала хоть чем-то интересоваться. Ее самоубийство было для нас как гром среди ясного неба. Она только пришла в себя и радовалась предстоящей свадьбе…

Дирк Штадлер замолчал и потер глаза.

– Я до сих пор не могу этого понять. Она ездила во Франкфурт, чтобы выбрать себе свадебное платье, и в тот же вечер совершила самоубийство.

– Почему это произошло в Кельстербахе? Что она там делала?

– К сожалению, этого я тоже не знаю. Для меня до сих пор остается загадкой, почему она там оказалась и как туда попала.

– Она оставила посмертное письмо?

– К сожалению, нет.

Пия вспомнила письмо, которое «судья» прислал редактору «Эха Таунуса». Потому что я пришел, чтобы судить живых и мертвых. Это фраза из Символа веры [30].

– Вы верующий? – спросила Пия.

– Нет. – Дирк Штадлер покачал головой. – Уже много лет, как я перестал верить в божью справедливость.

– Можно взглянуть на вещи Хелен?