Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

Быстро соскочив с лошади, он подошел к фиакру.

– Ну что? – спросила Эрмина дрожащим голосом.

– Со вчерашнего дня я сделал громадный шаг, – отвечал граф. – Я узнал, где ваш муж и где живет это отвратительное создание. Будьте уверены, что я возвращу вам вашего мужа, но позвольте мне увидеть вас послезавтра, так как сегодня я ничего еще не могу вам сообщить.

Эрмина хотела было расспросить его. Он нежно поцеловал ее руку и сказал:

– Не забудьте, что вы обещали повиноваться мне. Итак, прошу вас приехать сюда послезавтра, т. е. в воскресенье.

После этого граф быстро сел на лошадь и поскакал. Эрмина, не узнав ничего утешительного, возвратилась домой еще печальнее и мрачнее.

В продолжение двух дней Эрмина совершенно предалась своему ребенку, как бы стараясь найти спасение в материнской любви, точно так, как корабль во время бури старается скорее войти в гавань. Она прильнула к колыбели своего младенца так, как утопающий держится за спасительный канат.

В воскресенье она явилась в назначенное время на свидание. Граф в этот раз не заставил ждать себя.

– Радуйтесь, – воскликнул он, – ваш муж возвратится.

Эрмина задрожала от радости.

– В среду вечером он приедет домой, но умоляю вас об одном: не делайте ему никаких упреков и не произносите ни имени этой женщины, ни моего. Даете мне в этом слово?

– Даю.

– Благодарю! Прощайте.

Озаренная надеждою, она возвратилась домой и стала считать минуты, оставшиеся до возвращения ее мужа.

В среду вечером несчастная Эрмина сидела и, сильно взволнованная, смотрела лишь на часы, но проходил час за часом, пробило наконец полночь.

Он не возвращался.

Она снова пришла в отчаяние.

В два часа ночи кто-то позвонил в отель.

– Ах, это он, это он! – вскрикнула она с замиранием сердца.

Она хотела встать, хотела бежать к нему навстречу, броситься в его объятия, но волнение не позволило ей даже сдвинуться с места, голос ее замер, дыхание остановилось… Она чувствовала, что силы ее оставляют, и она, разбитая, упала на диван в будуаре.

Возвратимся теперь к Леону Роллану.

Прошло около недели с тех пор, как Тюркуаза, под именем Евгении Гарен, явилась в мастерскую улицы св. Антония, где Вишня, по рекомендации ее мужа, дала ей работу.

Этих немногих дней было вполне достаточно для того, чтобы собрать грозу над головою счастливого и мирного семейства, которое до сих пор охраняли любовь и труд. И все это произвел один чарующий взгляд мнимой работницы.

Мы уже знаем, какой она произвела переворот в продолжение нескольких часов в сердце мебельного мастера.

В продолжение почти целого дня Леон Роллан не мог дать себе положительно никакого отчета в испытываемом им смущении. Следующую за этим ночь он провел без сна, так прошло несколько дней, в которые Леон почти постоянно уходил из дому и вообще не занимался больше своими делами.

Он уже почти не мог преодолеть своего увлечения и ходил как помешанный. Леон стал чувствовать необходимость уединения и потому каждый день после ужина находил предлог удалиться из дому. Так прошло еще несколько дней, а его увлеченье принимало все большие и большие размеры, так что он уже не стал находить себе дома ни малейшего покоя.

Однажды вечером, сидя в своей конторе, он сообразил все и тогда же дал себе слово и обещание превозмочь себя и затушить свою страсть.

Леон решился удалить Евгению Гарен из Парижа и с этой целью вздумал дать ей денег на дорогу.

Итак, он вышел из своей квартиры и направился на улицу Шарон.

У него в кармане была тысяча франков, которые он хотел подарить отцу Гарену с тем только, чтобы тот уехал поскорее из Парижа.

Вдовы Фипар на этот раз не было в привратницкой, так что он поднялся прямо по лестнице до квартиры слепого.

Леон позвонил.

– Войдите, – ответил ему молодой голосок. Роллан вошел в каморку и очень удивился, увидев, что в ней не было старика Гарена. Евгения Гарен поспешила сообщить ему, что она должна извиниться перед ним в том, что они не решились сказать ему прямо того, что уже давно задумали сделать. По ее словам, старик Гарен был не в силах выносить больше тех благодеяний, которые делал для них Роллан, а потому и решился уехать в больницу.

– А я, – докончила молодая девушка, – перееду завтра из этого дома.

Эти слова поразили как громом Леона Роллана.

– Вы… уезжаете… из этого дома? – проговорил он, как будто не расслышав сказанного.

– Да, – ответила она просто, – я поступаю горничной в одно английское семейство, что делать, я буду, по крайней мере, помогать своему отцу.

В продолжение нескольких минут Леон хранил гробовое молчание, но, наконец, зло взяло верх над добром, и порок остался победителем, над добродетелью.

– Вы не уедете! – вскрикнул он. Она посмотрела на него с ужасом.

– Почему?

– Потому, – ответил он страстным голосом, – потому, что я люблю вас.

И несчастный упал при этих словах к ногам демона-соблазнителя.

Бедная Вишня!

Вероятно, читатель помнит, как Фернан при свете фонаря прочел письмо Тюркуазы.

Он был убит, уничтожен и поражен его содержанием.

– О! Я отыщу ее! – воскликнул он и пошел неверными шагами куда глаза глядят.

Он шел часа два и наконец вышел в улицу Исли.

Тогда только он пришел несколько в себя и позвонил у своего отеля.

Ему отворили.

Фернан вошел и осмотрелся, в с дном только окне он заметил свет.

Этот свет выходил из окна комнаты его жены.

Фернан вздохнул и молча прошел дальше.

Эрмина ждала его. Он вошел, и бедная женщина бросилась к нему с радостным криком:

– Наконец, это ты!

Эти горячие объятия, этот голос чистого сердца окончательно привели Фернана в себя и вывели из того нравственного оцепенения, в котором он находился.

Он крепко обнял жену и поцеловал.

– О, Эрмина, – проговорил Фернан, – боже, как я страдал и как ты должна была страдать.

Молодая женщина уже начинала думать, что граф де Шато-Мальи солгал, как вдруг Фернан зажал ей рот и сказал:

– Не правда ли, ты прощаешь меня?

Он просил прощенья – следовательно, он был виноват.

Эрмина молчала и смотрела на него.

– Да, – продолжал он, – твой Фернан, ангел мой, любит тебя, твой Фернан, которому ты веришь, вел себя в это время как какой-нибудь ветреник, как ребенок… он забыл, что для него уже прошло время шалостей, что У него есть жена и сын, и оставил тебя одну на бале, одну – тебя, и пошел рисковать своей жизнью, которая ему даже и не принадлежала, и все это за одно неосторожно сказанное слово. Из-за глупой ссоры в карты я оставил тебя и пошел драться в два часа ночи!

– Боже! Боже! – прошептала Эрмина, – я так и предполагала. Но… – продолжала она, глядя на него с глубокой любовью, – ты легко ранен?