Гвен Винн - Майн Рид

Женщина по-прежнему неудовлетворена, однако не из-за тревоги о судьбе лодки. Она думает о том, что могло произойти в «Уэльской арфе»: долгий промежуток после отъезда священника ее муж мог провести только там. Однако, видя его состояние, она тревожится меньше; такое необычное для него состояние после «auberge maudite».

– Вы говорите, что они два часа как уплыли?

– Примерно; как только темнота обеспечила безопасность. Их никто не должен был увидеть.

– Так и вышло?

– О, да.

– Le bagage bien arrange?[116]

– Parfaitement[117]; или, говоря по-английски, в полном порядке. Если предпочитаете другую форму – все в ажуре.

Она удовлетворена его веселостью, весьма необычной для Льюина Мердока. Наряду с его трезвым состоянием, это дает ей уверенность, что все прошло гладко и так и будет до конца. Действительно, уже несколько дней Мердок словно переродился: он ведет себя, как человек, занятый серьезным делом, подвиг, который необходимо совершить, переговоры, которые должны быть завершены, – и он полон решимости завершить все это.

Теперь, уже не тревожась о том, что он мог сболтнуть в «Уэльской арфе», но желая узнать, что он там услышал, она продолжает расспрашивать:

– А где были все это время, мсье?

– Часть времени на переправе; остальное бродил по тропам. В «Арфу» я пошел, чтобы услышать разговоры.

– И что вы услышали?

– Ничего для нас интересного. Как вы знаете, переправа Рага в тупике, и новости из Ллангоррена еще не достигли ее. Говорили о происшествии в Аберганне, которое по-прежнему вызывает толки. Другое происшествие пока остается неизвестным – по причинам, которые сообщила отцу Роже ваша соотечественница Кларисса, с которой он повидался сегодня в середине дня.

– Значит, поисков еще не было?

– Поиски были, но ничего не нашли и постарались не поднимать шум, по причинам, о которых я упоминал.

– А какие это причины? Вы мне не говорили.

– О! Разные. Некоторые смехотворны. Каприз этой донкихотствующей старой леди, которая так долго правила Ллангорреном.

– А! Мадам Линтон. Как она это восприняла?

– Расскажу вам после, сначала я должен поесть и выпить. Вы забываете, Олимпия, где я провел весь день, – под крышей браконьера, который в последнее время был слишком занят для охоты. Правда, я заглянул после этого в гостиницу, но вы должны отдать дань моей воздержанности. Не наградите ли меня за нее?

– Entrez![118] – восклицает она, ведя его в столовую, потому что до сих пор они разговаривали на крыльце. – Voila![119]

Он благодарен, хотя и не удивлен. Ему не нужно спрашивать, откуда это все. Он знает, что это жертвоприношение восходящему солнцу. Но знает также, что за эту жертву ему придется платить – одну треть всего дохода от Ллангоррена.

– Ну, ma cherie, – говорит он, вспоминая об этом, – нам дорого придется заплатить за все это. Но, вероятно, тут ничего не поделаешь.

– Конечно, – отвечает она, демонстрируя такое же полное понимание обстоятельств. – Мы заключили контракт и должны его выполнить. Если мы его нарушим, речь будет идти уже не о собственности, а о жизни. Ни ваша, ни моя жизнь не будут в безопасности даже на час. Ах, мсье! Вы не представляете себе, как властью обладают эти les Jesuites, какие у них острые когти и как далеко они их могут протянуть!

– Будь они прокляты! – восклицает он, гневно падая на стул за столом.

Ест он прожорливо и пьет, как рыба. Его дневная работа завершена, и он может себе это позволить.

И пока они ужинают, он сообщает подробности всего, что делал и слышал; и среди них повод, по которому мисс Линтон воздерживалась от поисков.

– Старая дура! – говорит он, заключая свой рассказ. – Она действительно поверила, что моя кузина убежала с этим гусарским капитаном. Может, верит до сих пор! Ха-ха-ха! Ей придется думать по-другому, когда она увидит тело, которое вытащат из воды. Это решит все дело!

Олимпия Рено ложится спать, но долго не может уснуть. Ею владеют приятные мысли: очень скоро она будет спать не в жалкой постели в Глингоге, а в роскошной кровати в Ллангоррен Корте.

Глава тридцать восьмая

Нетерпеливо ожидая почту

Никогда человек не ждал так нетерпеливо почту, как капитан Райкрофт утреннюю доставку в Лондон. Возможно, она принесет ему письмо, которое перевернет всю его жизнь, обеспечить его счастье или обречет на печаль. А если никакого письма не будет, это тоже сделает его несчастным.

Нет необходимости объяснять, что письмо с такими серьезными последствиями – ответ на его собственное, написанное в Херефордшире и отправленное из гостиницы на берегу Уая. С тех пор прошло двадцать четыре часа; и теперь, на следующее утро, он в Лэнгхеме, в Лондоне, где письмо, если оно написано, должно догнать его.

Он уже узнал расписание доставки почты, знает, когда ее привозят и распределяют по столице. Раньше всего она попадает в Лэнгхем, в котором имеется собственное почтовое и телеграфное отделение. Этот роскошный отель, несравнимый по предоставляемым удобствам, находится в прямой связи со всем миром.

С первым ударом часов, пробивших восемь, бывший гусарский офицер уже расхаживает по мозаичной плитке сравнительно небольшого помещения управляющего и ждет появления почтальона.

Кажется необъяснимой закономерностью – и очень раздражающей, – что человек, которого ждут с таким нетерпением, всегда запаздывает. Как будто наказывает слишком нетерпеливых. Даже почтальоны не всегда пунктуальны, как имеет возможность узнать Вивиан Райкрофт. Этот дружелюбный и быстрый индивид, в пальто из грубой шерсти, с красными нашивками, перелетающий от двери к двери, как муха, в это утро переступает порог Лэнгхема только в половине девятого. Стоит густой туман, и уличные флаги обвисли. Это послужило бы объяснением опоздания, если бы его спросили.

Опустив свою почтовую сумку и выбросив ее содержимое на крытую свинцом стойку у распределительного окна, он отправляется в дальнейший полет.

Не проявляя нетерпения, капитан Райкрофт смотрит, как раскладываются письма, самые разнообразные, со штемпелями множества городов и стран, с марками почти всех цивилизованных наций; одной этой доставки достаточно, чтобы разбежались глаза