Хей, Осман! - Фаина Гримберг

   - Загадки простые! - произносит какой-то парень. - Всё о медном кувшине, да о медном кувшине! Пусть Мальхун танцует!

   - Нет, с чего бы ей танцевать? Разве она не знает отгадки? Она просто-напросто не хочет отвечать!

   - А почему это она не хочет отвечать?

   - Да как это почему? Потому что деликанлия-удалец приехал к нам!

   - А конь его, как мчал его к нам, как ехал - дели раван!

   - А узда-то у коня - дизгин - шнуром украшенная!..

Осман сидел, опустив низко голову, набычившись.

Смуглые его щёки сильно-сильно покраснели. Он невольно надул щёки и они казались толстыми. Всё лицо его, искажённое его чрезвычайным смущением, сделалось смешным...

   - Не пойму я, о ком вы заговорили! - Звонко и спокойно сказала Мальхун. - Только не обо мне! А если здесь, на дворе, и сидят какие удальцы, то мне до них и дела нет!..

И вдруг Мальхун запела протяжно, и так, будто никого и не было, ни рядом, ни вокруг; будто она одна сидела здесь, и пела сама для себя, просто потому что ей хотелось вдруг петь... Эта независимость и какая-то простая горделивость девичья были милы Осману. С детства видел он в становище родном таких женщин и девушек... Сердце Османово билось в тревоге умиления невольного, накатившего внезапно... Вспомнилась невольно мать, всегда такая далёкая, всегда близкая, всегда любимая с болью; и всегда словно бы запретная для любви, потому что отец, Эртугрул, любимый сыном, не захотел любить её!..

На твоей спине рыжий плащ, лисицей отороченный, -

пела Мальхун.

Ты встал на моём пути.В кого превратил ты меня?В полумёртвую змею превратил ты меня...

Девушки подхватили:

Я увидела, как ты стоял на крыше дома,Плащ на плечах развевался.Хотела бы я знать - ты холост или женат?

Парень мой - работящий.Руки - единственное его богатство.Ой, боюсь я снега летом и жары зимой!..

И снова пела одна Мальхун:

Ой, сердце моё! Белые башни города.Море пролилось, озеро разлилось.Ой, дайте чужеземцу пристанище,Чтобы он надежду не потерял!

Ой, сердце моё! Горы для меня раздвинулись.У моего всадника прекрасный конь с прекрасной уздечкой.Ой, сердце моё! Прилетел журавль из пустыни.Возьмём мы друг друга за руки, пойдём ему навстречу!

Ой, сердце моё! Я живу далеко.Войско моего юноши движется ко мне.Все говорят мне: «Твой всадник идёт к тебе!»

Ой, сердце моё! Конь моего всадника серый,На лбу - отметина, на шее - отметина.Мой всадник и один может в битву великую вступить!..Пусть волосы мои силком для тебя станут, мойвсадник-птица.Пусть ветвями древесными перед тобой встанут,мой всадник-птица.Куда бы ты ни поехал, страдал бы по мне, мойвсадник-птица.Куда бы ни полетел, страдал бы по мне, мойвсадник-птица.Уходишь от меня, не забывай меня.Яблоко из моей руки возьми, не забывай меня.Я ухожу, ты остаёшься. Где я возьму терпение?Всадник мой, я ухожу, не забывай меня!..[236]

Сначала Осман вслушивался в слова песни и сердце падало в бездну чёрную, летело, вырвавшись из груди на волю, оставив грудь, зияющую кровавой раной... Но ведь песня - на то она и песня, чтобы звучать для всех, чтобы всем быть родной... И все заслушались, никто и не думал смеяться над Османом, дразнить Мальхун...

Мальхун оборвала пение внезапно. Все молчали, переживая песню. Но тут вышла из дома женщина с платком на голове, лицо её было прикрыто до самых глаз.

«А! Замужние женщины всё же не показываются здесь, в Итбурну, с открытыми лицами...» - подумал Осман.

Женщина вынесла большую миску, наполненную какими-то крупными сушёными ягодами. За ней ещё две женщины, также с закрытыми лицам, принесли в больших мисках нарезанный белый малосольный сыр и оливки... Миски были поставлены так, чтобы юноши и девушки, не смешиваясь, могли дотянуться до угощения. Быстро начали протягиваться руки в рукавах пёстрых, цветных, звякали браслеты. Молодые яркие рты приоткрывались, белые зубы жевали. Все успевали гомонить, смеяться, переговариваться...

Осман решился поднять голову. Не зная, что делать, протянул и он руку, захватил две ягоды, это был инжир. Осман узнал ягоды инжира. Держал две большие, крупные ягоды на ладони. Затем снова протянул руку и бросил ягоды в миску. Решился поискать глазами Мальхун. Быстро глянул на неё. Ждала ли она его взгляда? Она не смотрела на него. Не мог он поймать взгляд её глаз. Все гомонили, шумели. Она перегнулась, наклонилась к одной из своих товарок, сказала что-то. Затем поднялась и быстро пошла к воротам... Теперь Осман выжидал, глаза его горели, будто песок в них попал... Она вышла за ворота... Он боялся встать слишком рано! Вдруг заметят, что он идёт за ней?!.. Очень боялся. Прежде, никогда в своей жизни, не испытывал такого страха!..

Её не было. Он представил себе, как она идёт по улице... А если она живёт совсем рядом? И ведь он не догадается, куда она повернула?.. Сердце сжал в кулак. Спокойно тронул соседа за рукав:

   - Хей! Я ухожу!..

Они быстро простились. Осман пошёл к своему коню, вывел коня на улицу, пошёл с конём в поводу... Было светло... Он оглянулся, повертел головой... Увидел её! Платье яркое яркостью цветка мелькнуло. Она шла не быстро, плавно, далеко впереди. Так далеко, что даже казалась маленькой... Он мог бы легко обогнать её, мог бы догнать. Но не решался и даже нарочно старался идти помедленнее... Она шла спокойно, так и в становище ходили женщины и девушки. Ведь это - становище родное, или родное селение - это как большой родной дом, где возможно никого не бояться, не опасаться, потому что все свои...

Всё же он несколько приблизился к ней. И вдруг мужская фигура выдвинулась из-за стены одного дома. Это был один из парней селения, Осман прежде видел его. Мальхун продолжала идти бесстрашно... Тысячи дум тревожных, ревнивых пронеслись в Османовом уме взбудораженном... Неужели она ждала этой встречи? Неужели она способна на дурное, грязное? Осман подосадовал на себя. Он-то как может думать о ней, о ней дурно!..

   - Хей! Ханум! - Юноша, вышедший из-за угла, окликнул Мальхун. Но она не приостановилась.

   - Ханум! - Юноша пошёл за ней, чуть отставая нарочно. - Ханум! Не ходи под солнцем, молоко твоё прокиснет!..

Юноша и девушка не замечали Османа. Ему захотелось уйти, скрыться, спрятаться в глухом месте; затаиться, страдать от одиночества и в одиночестве. Никогда прежде не чувствовал он себя несчастным, одиноким, ненужным! Или в детстве?.. Нет, не мог вспомнить... Захотелось пожалеть себя, несчастного такого... Но разве прежде с ним, здоровым, сильным, весёлым, такое случалось?.. Осман уже злился, почти яростно сердился на Мальхун. На этого юношу также сердился, но менее... Ему и в голову не вступало, что он не должен сердиться на неё, хотя бы потому что она ведь ничего ему не обещала! Но он влюбился в неё и этого было ему довольно для того, чтобы полагать себя вправе сердиться на неё! Он думал о её песне. Разве она не о нём, не для него пела?.. Как может этот ослиный хвост говорить ей такое!.. Осман знал и сам такие шутки. И в его становище парни такое бросали вслед красивым девушкам; придумывали, как бы сказать поострее. И девушкам такое нравилось. Но теперь Осман злился! Как она может спокойно слушать слова такие? Ведь это - о молоке, груди и солнце - означает похвалу её груди высокой!.. Осману хотелось избить её, а этого парня схватить за ворот и швырнуть с размаха оземь, приподняв над землёй. И чтобы она видела!..

   - Солнце зашло! - бросила Мальхун на ходу.

Чутьём влюблённого понял Осман, что она не хочет принимать хорошо слова этого парня. Осман тотчас обрадовался. Вся его злость на Мальхун миновалась, будто растаяла вмиг! Во всём виноват был этот приставучий сын мула!..[237]

   - Мальхун! - позвал парень, когда она попыталась обогнать его. - Мальхун! Постой! Хоть слово скажи! Видишь, я шапку на брови сдвинул, так и хожу! А ты молчи, сколько хочешь, я ведь всё равно зашлю сватов!..

   - Отец не отдаст меня! - отвечала Мальхун быстро. И чуткий Осман тревогу уловил в её голосе.

   - Отчего не отдаст? - Парень упорно шёл за ней. - Что ты забрала себе в голову? Я-то знаю!..

Она ускорила шаг. Но и преследователь её зашагал быстрее. Этого Осман уже не мог стерпеть. Резко бросил повод и подбежал. Вскинул правую руку:

   - Ты! Оставь её!