Опасная колея - Юлия Федотова

— Угу, — сардонически усмехнулся Иван Агафонович. — Прямо таки «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо»! Господин коллежский советник будет нашим Робинзоном, а мы — его Пятницами. Как в той пословице, про семь пятниц на неделе… — он с раздражением пнул ногой камень, тот сорвался с обрыва, вызвав маленький, но шумный обвал. — Эх, жаль, поздно заметили, что дорога пропала! Иначе можно было бы спросить про обратный путь у змеи.

— И ничего не поздно! — Тит Ардалионович взвился с места, окрылённый. — Кто мешает нам теперь же пойти к змее? Отгадаем загадки и тоже получим право на вопрос!

— А если не отгадаем? — герой Иван его энтузиазма не разделял и помирать от огня либо металла не хотел, уж лучше от голода и жажды. Во-первых, если ты успел достаточно помучиться, не так жалко будет расставаться с жизнью, рассуждал он. Во-вторых, обстоятельства всегда могут измениться в лучшую сторону, нужно только дождаться этого момента. Поэтому не стоит торопить события и напрасно рисковать.

Но Удальцев гнул своё: нечего ждать, надо рискнуть, по очереди. Кинуть жребий, и…

— Не надо ничего кидать. И рисковать не надо, — вдруг перебил Ивенский голосом тихим и странным. — Давайте-ка лучше вспомним народные предания. Когда Иван-царевич отправлялся на поиски кощеевой филактерии — как он попадал на остров? Буян, Рюген — неважно. На лодке приплывал, или, может быть на корабле? Что об этом сказано?

Тит Ардалионович покрутил головой.

— Ничего не сказано. В преданиях нет ни про лодку, ни про корабль. Иван просто шёл себе, шёл лесом, куда клубочек катится, и вышел к дубу заветному. Всё.

— Вот! — чему-то ужасно обрадовался Роман Григорьевич. — Понимаете теперь?

— Нет! — откликнулись «Пятницы» хором, они ещё были слишком увлечены собственным спором, чтобы думать о чём-то другом.

— Неужели? Вы только задумайтесь: шёл человек лесом, а оказался на острове посередь моря-окияна — как такое возможно? А змея Гарафена мне что сказала? «Отчего три стороны Буяна-острова голые, а одна сплошь лесом покрыта» — вот о чем я должен был её спросить! Лес, господа! Дорога с острова лежит через лес!

— Да ведь мы же его вчера обошли вдоль берега! Нет там никакой дороги, одно море кругом, — воображение Ивана Агафоновича нарисовало этакий узенький перешеек, соединяющий Буян с материком. Перешейка действительно не было.

— Есть! — отрезал Ивенский с великолепной уверенностью. — Достаточно на сегодня полемики, господа, решение принято. Собирайтесь, мы идём в лес. — Роман Григорьевич умел быть либеральным с подчинёнными, но и приказывать тоже умел.

Чем дальше в лес, тем очевиднее становилось, что их высокоблагородие были правы.

Если смотреть снаружи, то ельником на Буяне была покрыта совсем небольшая площадь: примерно четыре версты вдоль, пара поперёк. Её и лесом-то трудно было назвать, скорее уж, рощей. По убеждению, впавшего в нездоровый скепсис Листунова, они должны были пересечь её с запада на восток и выйти к побережью моря-окияна за полчаса, если не раньше.

Но прошли полчаса, и час, и другой, и третий. Уж и солнце начинало клониться к закату, а лес — именно лес, какая там роща! — и не думал заканчиваться, наоборот, становился всё гуще, всё непрогляднее.

Здесь было душно, тенисто и влажно. Множество ручейков с ржаво-бурыми бережками встречалось на пути — наконец-то удалось утолить жажду. Высоко над головой шумели плотно сомкнутые кроны янтарных сосен и седых замшелых елей, под ногами пружинил мох. Участками шли полосы сплошного валежника — будто некая злая сила нарочно возводила поперёк леса преграды. Особенное же беспокойство путникам доставляли заросли дикой малины. Ягод на ней не росло, а длинные колючие плети цеплялись за бельё, царапали руки.

Ягод в этом лесу не было вообще никаких. Попадались грибы, но поди, догадайся, съедобные или поганые? Будучи жителями сугубо городскими, наши герои плоховато разбирались в грибах. Листунов, к примеру, знал лисичку, маслёнок, рыжик и боровик. Удальцев мог продолжить этот перечень подберёзовиком, подосиновиком и груздём — в детстве ему доводилось ходить по грибы, когда гостил у дядюшки, в его маленьком Симбирском имении. Роман Григорьевич такого опыта не имел, зато он знал точно: если обратная сторона грибной шляпки похожа на губку — таким грибом отравиться нельзя. Но им, как на грех, попадались исключительно пластинчатые грибы. Из них одна половина была опознана как мухоморы, вторая тоже доверия не внушала, хотя Удальцеву казалось, что это сыроежки, и он тянулся попробовать. Но Роман Григорьевич ему запретил.

— Мы ещё не настолько оголодали, чтобы рисковать жизнью, — сказал он. — Главное, воды вокруг достаточно, а без пищи человек может прожить целый месяц.

Тит Ардалионович ему не поверил и предложил поохотиться на зайцев или глухарей из револьвера, благо, и те, и другие в здешнем лесу водились в изобилии. И снова у господина Ивенского нашлись возражения.

— Мы ещё не настолько оголодали, чтобы поедать сырую дичь. Огня-то у нас нет, и патронов мало. Не стоит тратить их понапрасну, неизвестно, что ждёт нас впереди.

Да, не было у них собой ни огня, ни запасных патронов — вообще ничего, кроме верхней одежды и кошелей с деньгами и бумагами, в сложившемся положении совершенно бесполезных. Саквояжи с дорожными принадлежностями остались там, на Рюгене, в маленькой гостинничке мыса Арконы — кто мог предположить, что путешествие на Буян так затянется? Особенно по этому поводу переживал Тит Ардалионович — он жалел не об утрате личных вещей, а о тех чудесных маленьких подарочках, что вёз с кленовской ярмарки. Он их с такой любовью выбирал, представлял, как будут рады родные — а теперь всё пропало!

К счастью, стоило ему высказать сожаления вслух, как мудрый начальник его утешил.

— Зря вы расстраиваетесь, Удальцев. Из германской гостиницы ничто просто так пропасть не может. Выберемся из заколдованных мест, вернёмся в Россию — дадим телеграмму на Рюген, чтобы наш багаж выслали по почте. Не исключено даже, что это будет сделано и без нас — у меня в вещах записная книжка с москов-градским адресом… Какое счастье, что я не оставил там письмо для папеньки от герцога! — вспомнил он. — Нехорошо, если бы оно угодило в чужие руки!

Такие слова совершенно успокоили агента Удальцева, и снова пришли мысли о еде.

— Дикие туземцы Южной Америки умеют добывать огонь трением, — вспомнил он.

— О-о, даже не пытайтесь! — вмешался Листунов, видя, куда тот клонит. — В гимназические годы я посвятил подобному эксперименту не час и не два. Пролил семь потов, но не добился даже самого лёгкого дымка. Должно быть, у туземцев есть какой-то секрет, не ведомый белым людям.

— Тогда двояковыпуклая линза! Если вынуть стёкла из наших часов, скрепить края смолой, внутрь налить воды…

— Это можно сделать не раньше завтрашнего утра. Взгляните на небо — уже темнеет.

Удальцев взглянул — и понял, что ночевать в тёмном лесу ему совсем не хочется, особенно если вспомнить, как выло в нём прошлой ночью. Нет, они непременно должны развести костёр — он отгонит и злого зверя, и поганую нечисть.

— Остаётся магия! — заключил он. — Нас в гимназии учили. Эх, сейчас попробую!

… Да, это было слишком самонадеянно, только зря опозорился перед Листуновым. Целый сноп красивых ярких, но холодных как бенгальский огонь искр высыпался с ладони горе-мага, а сам он, не выдержав непривычного напряжения, повалился без чувств в мох. Когда очнулся, Роман Григорьевич его отругал:

— Вы меня больше так не пугайте! Я решил, вы умерли! Зажечь от магического огня живое пламя почти невозможно, такой фокус даже покойному Понурову с Контоккайненом вряд ли удался бы, не то что нам с вами! Неужели вам в гимназии не объясняли?

Объясняли — запоздало раскаялся Тит Ардалионович, и новых экспериментов не предпринимал.

Ужасной, ужасной вышла ночь.

Круглый белый диск выкатился в чёрное небо, и волки завыли вокруг.

Тогда Роман Григорьевич, не долго думая, загнал подчинённых на сосну, велел привязаться покрепче к ветвям, а сам остался внизу — сторожить. И до самого рассвета терзался противоречием. С одной стороны, луна светила так славно, такими волнующими, за душу берущими звуками был наполнен ночной лес… С другой стороны, разве годится, чтобы чиновник шестого класса, агент Особой канцелярии выл на луну, да ещё при подчинённых? Вот она — тяжкая доля ведьмака!

Двоим на дереве пришлось не легче. Дивное и дикое творилось вокруг.

Леший бродил-скрипел, чертыхался по-византийски. Зеленющий, сам пень-пнём, а слова дурные знает.

Бабы порченые, голые, скакали во мху — срам смотреть. Затесался один, снизу мужик, а голова медвежья, бабы ф-р-ру — врассыпную, змеями расползлись, под корягами схоронились: не замай! Как ломился через чащу индрик-зверь, землю колыхал, сучьями трещал, дерева с корнем выламывал — чуть не передавил болезных.