Politics Among Nations. The Struggle for Peace and Power - Hans Morgenthau

был подвержен определенным моральным ограничениям в своих отношениях с Людовиком XVI Французским или Катариной Великой Российской, мы имеем в виду нечто реальное, то, что может быть идентифицировано с совестью и действиями определенных конкретных людей. Когда мы говорим, что Британское Содружество Наций или даже только Великобритания имеет моральные обязательства по отношению к Соединенным Штатам или Франции, мы используем фикцию. В силу этой фикции международное право имеет дело с нациями, как если бы они были отдельными личностями, но ничто в сфере моральных обязательств не соответствует этой правовой концепции. Что бы ни требовала совесть Георга VI как конституционного главы Британского Содружества и Великобритании в отношении ведения внешних дел Великобритании и Содружества, это не имеет никакого отношения к фактическому ведению этих дел; ибо Георг VI не несет ответственности за эти дела и не имеет на них никакого фактического влияния. А что же премьер-министры и государственные секретари по иностранным делам Великобритании и доминионов? Они лишь члены кабинета министров, который как коллективный орган определяет внешнюю политику, как и любую другую политику, решением большинства. Кабинет в целом несет политическую ответственность перед партией большинства, чьи политические предпочтения он должен воплощать в политические действия. Юридически он ответственен перед парламентом, в котором он, согласно конституции, является лишь комитетом. Парламент, однако, несет ответственность перед электоратом, от которого он получил мандат на управление и от которого его отдельные члены надеются получить еще один мандат на следующих всеобщих выборах.

Наконец, отдельные члены электората могут вообще не иметь моральных убеждений наднационального характера, которые определяют их действия в день выборов и в промежутке между ними, или, если такие убеждения у них есть, они будут самыми разнородными по содержанию. Другими словами, будут те, кто действует в соответствии с моральной максимой: "Прав я или нет - моя страна". Будут те, кто применяет к своим собственным действиям в отношении международных дел, как и к действиям правительства, стандарты христианской этики. Будут и те, кто применяет стандарты Организации Объединенных Наций или гуманитарной этики мирового правительства. Колеблющиеся члены директивной группы или постоянной бюрократии Министерства иностранных дел могут отражать или не отражать эти и подобные разделения мнений. В любом случае, ссылка на моральный курс требует индивидуальной совести, из которой он исходит, и не существует индивидуальной совести, из которой могло бы исходить то, что мы называем международной моралью Великобритании или любой другой нации.

Это был их личный поступок, и это были их личные убеждения. Когда в тот же момент канцлер Германии как глава германского правительства признал незаконность и аморальность нарушения нейтралитета Бельгии, оправданного только состоянием необходимости, он говорил только за себя. Голос его совести не мог быть и не был отождествлен с совестью коллектива, называемого Германией. Моральные принципы, которыми руководствовался Лаваль как министр иностранных дел и премьер-министр Франции, принадлежали ему, а не Франции, и никто не претендовал на последнее.

Моральные нормы заложены в совести отдельных людей. Поэтому управление государством четко определенными людьми, которые могут нести личную ответственность за свои действия, является необходимым условием существования эффективной системы международной этики. Там, где ответственность за управление широко распределена между большим количеством людей с различными представлениями о том, что морально необходимо в международных делах, или вообще без таких представлений, международная мораль как эффективная система сдерживания международной политики становится невозможной. Именно по этой причине Дин Роско Паунд мог сказать еще в 1923 году: "Можно с уверенностью утверждать, что моральный ... порядок среди государств был ближе к достижению в середине восемнадцатого века, чем сегодня".

Разрушение международного общества

Если демократический выбор и ответственность государственных чиновников разрушили международную мораль как эффективную систему сдерживания, то национальный изм разрушил само международное общество, в рамках которого действовала эта мораль. Французская революция 1789 года знаменует собой начало новой эпохи истории, которая является свидетелем постепенного упадка космополитического аристократического общества и сдерживающего влияния его морали на международную политику. Говорит профессор Г. П. Гуч:

Если патриотизм стар, как инстинкт человеческого объединения, то национализм как сформулированное вероучение возник в вулканическом огне Французской революции. При Вальми произошел перелом в ходе сражения, и вечером после стычки Гете ... ответил на просьбу высказать свое мнение историческими словами: "С сегодняшнего дня начинается новая эра, и вы сможете сказать, что присутствовали при ее зарождении".

Это был медленный процесс коррозии с доблестным сопротивлением старого порядка, что иллюстрируют Священный союз и инциденты, подобные рассмотренному выше, когда в 1862 году русский царь пригласил Бисмарка поступить на российскую дипломатическую службу. Тем не менее, упадок международного общества и его морали, объединявшей монархов и дворянство христианства, стал очевиден к концу девятнадцатого века. Нигде это не проявилось так болезненно, как в театральной пустоте Уильяма И. П. С. Он писал русскому царю в 1895 году, что касается французов:

Республиканцы - революционеры по своей природе. Кровь Их Величеств все еще на этой стране. Была ли она с тех пор когда-нибудь счастлива или спокойна? Не шатается ли она от кровопролития к кровопролитию? Ники, поверь мне на слово, проклятие Божье навсегда поразило этот народ. У нас, христианских королей и императоров, есть одна святая обязанность, возложенная на нас Небесами, - поддерживать принцип "По милости Божьей".

Анахронизм еще не родившегося плана Вильгельма IPs, задуманного накануне испано-американской войны, по объединению европейских держав в поддержку испанской монархии против американской республики, обескуражил его советников.

Но даже в 1914 году, накануне Первой мировой войны, во многих заявлениях и депешах государственных деятелей и дипломатов прослеживается меланхоличный оттенок сожаления о том, что люди, имевшие так много общего, теперь вынуждены разделяться и отождествлять себя с враждующими группами по разные стороны границ. Однако это было лишь слабым воспоминанием, которое уже не имело силы влиять на действия людей. К тому времени эти люди, естественно, имели меньше общего друг с другом, чем с теми народами, из которых они поднялись на вершины власти и чью волю и интересы они представляли в отношениях с другими народами. То, что разделяло министра иностранных дел Франции и его коллегу в Берлине, было гораздо важнее того, что их объединяло. И наоборот, то, что объединяло министра иностранных дел Франции с французской нацией, было гораздо важнее того, что могло бы отделить его от нее. Место единого международного общества, к которому принадлежали все члены различных руководящих групп и которое обеспечивало общую основу для различных национальных обществ, заняли сами национальные общества. Теперь национальные общества предоставляли своим представителям на международной арене стандарты поведения, которые раньше