Уровень 2 - Глеб Леонидович Кащеев

дотащить замерзающую сестру до дома, когда и дороги то не видать. Да и дома того уже не было, только Семен тогда не знал об этом. Все, что было в его силах, так это обхватить холоднющую Юльку, завернуть ее в свою куртку и пытаться согреть, чувствуя, как холодное смертельное безразличие проникает леденящими пальцами под ребра, клоня в последний сон. Краем сознания он понимал, что им обоим уже не проснуться. И такая его злость взяла в тот момент! Почти такая же, как когда понял, что мать не дышит, а на шее у нее синие отпечатки пальцев.

Семен проснулся, когда пурга закончилась. Юлька спокойно посапывала рядом, свернувшись клубочком на теплых еловых иголках. Снег растаял на несколько метров вокруг дерева, а шатер из зеленых ветвей не давал горячему воздуху быстро уйти. Под древней елью стояло настоящее лето.

Так он и открыл свой дар.

Семен дошел до очередного крутого поворота и очнулся. Помотал головой. Ксанка же сказала думать о хорошем, а он что делает?

Он машинально провел по глазам ладонью и ощутил на руке слезы. Да что же это такое? Чего он как девчонка расплакался?

Семен посмотрел в темноту коридора. Сколько там еще идти?

Тут фонарик мигнул и погас. Батарейка окончательно сдохла. Семен убрал бесполезный брелок в карман и тогда увидел вдали на стене тусклые красные мерцающие отблески огня.

В этот момент его накрыло девятым валом воспоминаний с головой.

Странно устроена память. Что тогда она скрыла от пятнадцатилетнего Семена то, что нельзя было сразу осознать, что потом тщательно прятала на задворках факты, которые он уже знал, но никак не хотел еще раз припоминать.

Уже утром, с опаской возвращаясь к дому, они с Юлькой издалека увидели пепелище и вокруг множество людей и машин с мигалками. Семен только с ужасом подумал, что отец поджег дом, чтобы скрыть преступление, как тут же вспомнил.

Его собственный крик ярости и струи огня, срывающиеся с кончиков пальцев.

Тогда Семен упал на колени и закричал от ужаса, понимая, что вчера вечером наделал.

С тех пор он начал бояться себя. Бояться своей ярости, понимая, что где-то глубоко в нем сидит частичка отца, только многократно более страшная. Что он тоже однажды может взглянуть на мир таким же безумным яростным взглядом животного. Первый случай уже был. Вот только тем, кто в тот момент окажется рядом, не повезет гораздо больше, потому что Семен способен спалить все.

Хорошо еще, что Юлька так и не осознала произошедшее. Что-то в ее голове замкнуло еще пока она бежала из дома. После той ночи она ничего кроме мычания выдавить из себя не могла, а чаще всего просто тупо и не мигая смотрела прямо перед собой не видящим взором.

Семен не сдал сестру в психушку или детский дом. Никто кроме него не стал бы так заботиться о Юльке. Пропала бы она и все. Так что не пошли они к машинам с мигалками, а сбежали. Некоторое время он боялся, что будут искать, но потом понял, что их так мертвыми и посчитали. Сгорела, мол, вся семья от короткого замыкания, как он потом в новостях прочел.

Продвигаясь практически на ощупь в сторону багровых отсветов, Семен дошел до финального поворота, вышел в центральный зал и остановился в недоумении, не узнав место. Теперь тут стояли факелы, образовав круг с пятиконечной звездой в центре.

Глава 29

Семен

Семен зашел в центр круга и растеряно остановился. Что, на этом все? Путь закончен? Он может возвращаться? Как-то слишком просто все оказалось. Тогда кто и зачем зажег тут огонь?

– Добрался-таки? Молодец! А то я заждался, – произнес за спиной очень знакомый голос.

Семен стремительно обернулся и растерянно уставился на себя самого.

Двойник был даже одет так же. Единственное, что глаза у него были злые, яростные, словно тот с трудом сдерживает себя, чтобы не вцепиться кому-нибудь в глотку.

Безумные глаза отца.

– Чего вылупился? – усмехнулся двойник. – Не знал, что Лабрис снимает копию, когда в него кто-то попадает в первый раз? Я тут тебя уже третий день дожидаюсь.

– Зачем? – растеряно спросил Семен.

– Как зачем? Чтобы занять твое место, – нарочито громко расхохотался двойник, – Ты останешься лежать тут, а я выйду наружу. Теперь будет мое время! Ты уже проходил сквозь дверь, оставляя мертвую копию. Тут все точно так же работает. Один умрет и останется, второй выйдет наружу.

Семен сделал пару шагов назад, невольно опустив руку на рукоять ножа в кармане джинсов.

– О да, давай, достань его, – усмехнулся соперник и вытащил из брюк точно такой же нож, – у меня есть все, что и у тебя, и даже еще больше. У тебя не хватает того, что гарантирует мне победу.

– Это чего же, – спросил Семен, пристально следя за ножом в руке двойника.

– У тебя нет даже десятой доли той ярости, что кипит внутри меня! – оскалившись выкрикнул двойник.

И тут Семен почувствовал силу. Ту самую, что способна как спрятать его от камер и людей, так и вырваться наружу неукротимым пламенем, сжигая даже то, что гореть по определению не может. Руки привычно налились теплом.

Ну все! Сейчас он покажет этому самозванцу!

– Не слушай его! – его ушей достиг крик Ксанки.

Семен быстро испуганно оглянулся. Она стояла в том же проходе, из которого только что вышел он сам.

– О! Девка! Она будет моей наградой! – плотоядно облизнулся двойник. – Убью тебя и возьму ее! Прямо здесь, на полу!

У Семена кровь закипела в жилах, ударила в голову и все поле зрения сузилось до очень небольшого пятна, похожего на мишень, в центре которого стояла ненавистная копия. Его ноздри расширились от ярости, и он уже почти было кинулся на двойника, но его опять остановил крик Ксанки:

– Не слушай! Он ничего не сможет сделать, если ты не поддашься!

Семену очень не хотелось отводить взгляд от ножа в руке противника, но он все-таки с сомнением взглянул на девушку.

– Он не достоин тебя. Ни твоего гнева, ни твоей силы. Ты намного лучше. Не связывайся, не обращай внимание. Он ничего не сможет сделать.

Ох уж эти женщины! Вечно лезут в мужские разборки со своим «не связывайся», когда кулаки и сила решают все лучше, чем любые уговоры и причитания!

– Ну давай, иди ко мне! – оскалился двойник.

– У тебя есть все! Новая жизнь, друзья, сестра, любовь. Слышишь? У него нет ничего! Ты готов отказаться от всего этого, и всех, кто тебе дорог, поставить под удар? Ради чего?