На краю одиночества (СИ) - Демина Карина

Эти явились не просто так.

Они ждали…

И ждали…

И…

Глеб подошел ближе.

Он знал, что тьма его не выдаст, но кто-то, представлявшийся ему самому серым размытым пятном, спросил:

– Долго еще?

– А ты торопишься?

– Так… неспокойно как-то, – человек зябко повел плечами. Он видел мир обыкновенным, но ощущение близости чего-то неправильного заставляло лишь крепче сжимать ствол. – Вдруг да…

– Заняты они все, – этот, второй, был обвешан артефактами, которые тускло светились. И Глеб не удержался. Он дотянулся до самого яркого и выпил его, затем выпил второй и третий.

Задумался над последним.

И забрал его силу тоже.

– А если…

– Тебе заплачено, – человек перехватил ствол винтовки, и Глеб коснулся железа, выпуская тлен. Пройдет несколько мгновений, и металл покроется тонким налетом ржавчины, чтобы спустя час или два вовсе рассыпаться.

– Так-то оно так, да только…

– Жди.

И Глеб согласился. Он теперь видел все куда как яснее…

Заскрипела калитка.

…а ведь он бы и вправду не поверил, если бы кто рассказал.

Кто?

В живых осталась бы лишь она, его маленькая беззащитная сестра, которая придумала бы, почему она вдруг уцелела.

– Спокойно, – Земляной выступил из тьмы. Он был страшен, слепленный из клочьев ее, но как-то наспех, отчего одна рука казалась длиннее другой. Кривые ноги, раздутое тело, которое разорвалось вдруг, превратившись в сплетение щупалец.

Змей?

Змеи упали на землю, чтобы войти в нее.

– Почему? – тихо спросил Глеб, провожая змей взглядом.

– Полагаю, большей частью из-за денег. Но потом спросим. Если, конечно, будет у кого… знаешь, меня всегда удивляла та наивность, с которой люди полагают себя умнее прочих.

– Давид? – тихий оклик заставил людей оживиться. – Давид, ты…

Она сделала шажок, близоруко сощурилась, вглядываясь в ночь, которая для нее была непроглядна. А кто-то из пришлых передернул затвор.

– Стой, – его остановил тот, кого Глеб решил убить. Просто потому, что на жизни этого человека держались остальные, он привел их к дому.

Он убедил, что дело того стоит.

Заплатил.

И держал всех своей уверенностью.

– Не хватало шума…

Он вышел из-под полога, шагнул к женщине, приобнял ее. И упал до того, как успел нанести удар. Из руки выпал нож, и клинок блеснул в полутьме.

А ограда пришла в движение.

Она налилась чернотой, той угольной, непроглядной, которая будит в душах человеческих потаенные страхи и воспоминания о временах, когда во тьме жили чудовища.

Они и сейчас здесь.

Стозевны.

Стоглазы

Когтисты и голодны. Глеб почувствовал, как натянулась ткань мира и, привлеченные пролитой кровью твари, изготовились сделать шаг.

Кто-то охнул.

– По-моему, достаточно, – Земляной отряхнулся, и тьма слетала с него комьями грязи. В следующий миг мир стал прежним, разве что граница все еще ощущалась нестабильной. – И это вас касается…

Он сдернул полог.

Десятка два… немного, но достаточно, чтобы солгать о толпе возмущенных горожан. И толпа будет, заведенная речами, она приближается к дому. Глеб слышит и крики, и пьяные голоса.

Звон разбитого стекла.

– Смерть темным! – этот крик проносится по улицам, и его подхватывают многие голоса.

…кто бы ни задумал спектакль, он постарался.

– Мастера! – взвизгнул кто-то и, верно, со страху, нажал на спусковой крючок. Только ничего не произошло.

Ржавчина доедала металл.

– Смерть… – толпа приближалась с двух сторон. И теперь Глеб отчетливо ощущал ее настроение. Чем-то это походило на слияние.

Исчезли люди разумные в той или иной степени. Боязливые. Или храбрые. Бестолковые. Имеющие собственное мнение. Кому в толпе дело до чьего-то там мнения? Она переварила их всех.

Старых.

Молодых. Здоровых и не слишком. Красивых, уродливых, обыкновенных… тех, кто еще утром раскланивался с соседом, обмениваясь сплетнями…

…дай нож, и он вопьется в горло этому соседу, а толпа лишь взвоет, радуясь пролитой крови. Она, чудовище, сама по себе.

Безумна.

Бездумна.

И голодна. Глеб ощущал этот голод, как и страх, обуявший людей. Что им обещали? Простое дельце? Прийти в дом, дождаться, когда дверь откроют, и вырезать всех, кто в доме найдется. А потом… потом уже толпа.

Огонь.

И как после разобрать, кто прав, кто виноват.

– Знаешь, дорогой мой товарищ, – Земляной вытащил тьму в явь, слепив из нее уродливый шар. – Мне всегда казалось отчасти несправедливым, что в большинстве подобных историй отвечают за содеянное вовсе не те, кто и вправду виноват.

Тьма была податливой, и когда ее набралось достаточно, Алексашка поднес ее к губам и подул. А Глеб добавил силы.

Проклятье развернулось в воздухе, выплеснуло тончайшие нити.

Кто-то закричал.

И заткнулся.

– У вас будет шанс, – сказал Алексашка, глядя на людей с той улыбкой, с которой порою малюют святых. – Два дня, чтобы явиться в управу и написать чистосердечное признание.

– Глеб! – опомнившись, Елена кинулась к нему, вцепилась, прижалась и зашептала: – Глеб, как хорошо, что ты пришел… я…

– Пыталась меня отравить, – это произнес Даниловский и, кивнув, отметил. – Я должен отметить, что, несмотря на ваше нежелание касаться данной сферы, проклятья у вас получаются на удивление интересными. Я бы не отказался от схемы, если позволите…

– Он меня… он меня… – Елена заламывала руки, оглядываясь то на Даниловского, который выглядел по обыкновению спокойным, даже несколько отстраненным, то на Земляного, то на тело, вытянувшееся у калитки. – Он меня домогался!

– Боюсь, вы не представляете для меня интереса как сексуальный объект.

Легкий наклон головы. И в этом видится насмешка.

– Он… он… требовал, чтобы я… чтобы… я хотела…

Глеб прижал палец к губам.

Позже.

– Вон пошли, – велел Земляной, и люди отступили. А вот крики стали ближе… и кажется, добавился к ним протяжный собачий вой. Хлопнул выстрел.

Вновь зазвенело стекло.

– Смерть…

– Думаю, – говорить было сложно, – нам стоит уйти… отсюда.

Глеб коснулся шеи сестры.

И та обмякла.

Он успел подхватить тело, оказавшееся неожиданно тяжелым. Посторонился Даниловский, пропуская. А ниже по улице громыхнул взрыв…

…мужчина был…

Анна хотела его рассмотреть. Более того, она изо всех сил старалась его рассмотреть, но почему-то, стоило отвести глаза, и она забывала.

Какое лицо?

Узкое?

Широкое? А глаза? Не синие, не зеленые, болотные какие-то. Или карие? И сам гость незваный… коренаст? Или напротив, высок и худощав? Почему не получается?

– Надо же, – а вот княгиня его узнала.

И не удивилась.

Огорчилась слегка, но это было странное огорчение с привкусом горечи.

– Неужели ты все-таки явился сам? Столько лет… столько писем, столько мольб, к которым ты оставался глух. А вот теперь ты взял и явился. Сам. Всего-то и нужно было… немного подождать, как ты и обещал, правда?

В голосе ее скользнуло что-то такое, заставившее Анну поежится.

– Мне жаль, что так получилось.

– Не получилось, – ответила княгиня. – Не получилось. И тебе не жаль.

Легкий наклон головы.

И тьма, которая покачнулась, готовая навалиться, не на Анну, нет, на этого мужчину. А главное, камешек стеклянный нагрелся так, что еще немного и Анна не выдержит.

Ожог останется.

Определенно.

У нее кожа такая, чувствительная.

Мужчина обходил княгиню, а та следила за ним, чуть наклонив голову, улыбаясь мечтательно, будто бы и не видела необычного в этой встрече.

Оскалился было Аргус.

И Анна сказала:

– Сидеть.

– Умная у нас девочка получилась… не того ребенка я оставила, – княгиня присела на край стула и предложила. – Поговорим? Или ты снова занят? Дети… познакомьтесь, это ваш отец… Его императорское Величество, Александр Николаевич… не знаю, дозволено ли вам будет обращаться по имени, мне когда-то высочайше разрешили… скажи, тогда ты меня любил? Хотя бы самую малость?