Новый Мир ( № 6 2012) - Новый Мир Новый Мир

Но и тут Бунин не только цитирует автора «России», но и «исправляет» его. «Сколько было противных любовных воплей Блока: „О, Русь моя, жена моя”, и олеографического „узорного плата до бровей!”» (IX, 150), — негодовал Бунин в своих «Воспоминаниях». Сам он в «Чистом понедельнике» симптоматически заменил « узорный плат» на « белый плат».

Напомним также, что его героиня (Россия?) решительно отводит матримониальные притязания героя: «Нет, в жены я не гожусь. Не гожусь, не гожусь…» (VI, 192).

[1] Здесь и далее произведения Бунина цитируются по изданию: Б у н и н  И. А. Полное собрание сочинений в 13-ти томах. М., «Воскресенье», 2006, с указанием номера тома и страницы в круглых скобках.

[2] Я б л о к о в  Е.  А. Толстовский подтекст в рассказе Бунина. «Чистый понедельник» и «После бала». Цит. по ресурсу <http://likbez24.ru> .

[3] См.: Д о л г о п о л о в  Л.  К. Рассказ «Чистый понедельник» в системе творчества Бунина эмигрантского периода. — В кн.: Д о л г о п о л о в  Л.  К. На рубеже веков.  М., «Советский писатель», 1977, стр. 319 — 344. 

А было ли «Слово…» в начале?

Ранчин Андрей Михайлович родился в Москве в 1964 году. Доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ. Автор научных книг «Статьи о древнерусской литературе» (М., 1999), «Вертоград златословный. Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях» (2007). Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».

«Слово о полку Игореве» — воистину «трудные повести», как назвал свое творение сам автор во вступлении. Уникальная рукопись в 1812 году сгорела вместе с домом ее владельца графа Мусина-Пушкина на Разгуляе. Пожар захваченной Наполеоном Москвы не только «способствовал ей много к украшенью», как считал беспечный грибоедовский полковник Скалозуб. Рукописи, к сожалению, горят…

К тому времени, правда, текст «Слова…» был издан по рукописи — единственный раз — в 1800 году. Кроме того, сохранилась так называемая Екатерининская копия — рукопись, изготовленная для императрицы Екатерины II скорее всего в 1795 — 1796 годах. Но как издание 1800 года, так и Екатерининская копия, по-видимому, содержат опечатки и описки, а иногда — примеры ошибочного воспроизведения оригинала, вызванные его неверным пониманием.

Но это «мелочи». В сущности, в произведении неясно всё. «Слово…» не похоже ни на один из известных нам жанров древнерусской книжности и устного творчества. Несмотря на многочисленные переклички отдельных образов или выражений и с древнерусской оригинальной и переводной словесностью (от летописей и проповедей до Библии), и с русским фольклором, этот памятник остается одиноким, в старинной книжности он чувствует себя неуютно: мы не знаем его исконного контекста, словесного окружения. Это окружение, этот контекст были живым воздухом, наполнявшим ткань «Игоревой песни». Питательной почвой, в которой был укоренен памятник. Без их знания читающим произведение сиротеет, превращаясь в предмет для толкований, в лучшем случае оказывающихся более-менее убедительными гипотезами. А в худшем — мыслительными химерами.

Не случаен грандиозный разброс мнений о жанре, авторской позиции, мировоззрении автора «Слова…», о его отношении к князю Игорю. Никакой другой памятник древнерусской книжности таких споров не вызывает.

Некоторые черты этого сочинения — если считать его творением древнерусской эпохи — изумляют. Удивительно изображение Игорева похода не в форме последовательного описания событий (как в летописных повестях или же в народном эпосе, в былинах), а с помощью прихотливого «пунктира» из символических образов — иносказаний. Чтобы понять смысл текста, нужно прежде прочитать летописное сказание об этом трагическом событии. И только тогда станет ясно, что строки «Темно было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столба погасли, и с ними два молодых месяца <…> тьмою заволоклись и в море погрузились…» (перевод Д. С. Лихачева) [1] означают пленение четырех князей — участников похода. Старшие, Игорь и его брат Всеволод, названы «двумя солнцами» и «багряными столпами», а двое младших — «месяцами». Необычна и яркая и контрастная образность. О гибели полоцкого князя Изяслава Васильковича сказано, что он «изронил <…> жемчужную душу из храброго тела через златое ожерелье» (перевод Д. С. Лихачева [2] ). Неожиданна не сама метафора «жемчужная душа» — в переводной книжности встречается уподобление чистой души блистающему бисеру. Новизна заключена в столкновении двух образов, «изготовленных» искусным автором из драгоценных материалов: жемчуг — иносказание, а золотое ожерелье — предметная деталь.

Имена языческих богов соединены в «Слове…» с христианскими элементами, причем языческие божества упоминаются без уничижения, не именуются бесами, не считаются порождениями ложного сознания, соблазнительными и губительными фантомами. А именно так, уничижительно, трактовались боги дохристианской Руси в древнерусской книжности. «Слово…» в этом отношении, — как, впрочем, и во многих иных, — уникально и парадоксально. «Слово…», несомненно, не языческое произведение, и в нем отчетливы христианские мотивы. Но в религиозный контекст древнерусской словесности оно не вписывается. В истории изучения «Слова…» были попытки истолковать «поэму» как памятник христианской книжности, исполненный религиозного смысла и созданный по библейским образцам [3] . Однако такое истолкование связано с насилием (ничуть не меньше половецкого!) над текстом «Слова…» [4] .

Во второй половине XVIII и в начале XIX столетия и в Западной Европе, и в России распространяется мода на «свою античность», утверждается культ собственной древности, публикуются и изучаются старинные памятники. В разных странах создавались мистификации: писатели и ученые творили «древние поэмы», движимые желанием открыть для своих соотечественников национальный эпос, избавиться от чувства «ущербности» в сравнении с греками, осчастливленными поэмами Гомера, или скандинавами — обладателями «Старшей Эдды» и немцами, гордыми своей «Песнью о Нибелунгах». Начинает цениться языческая мифология европейских народов, прежде казавшаяся глупым суеверием и дикостью. А ведь именами языческих богов щедро украшено и «Слово о полку Игореве»!

В 1760-х годах шотландский собиратель фольклора Джеймс Макферсон издал поэмы кельтского барда Оссиана. С Оссианом русские литераторы сравнивали и героя «Слова…» певца Бояна, и самого автора «Игоревой песни». Позднее выяснилось: кельтские поэмы — мистификация, их написал «издатель» Макферсон. А в 1810-х годах чешский славист и поэт Вацлав Ганка «открыл» старинные Краледворскую и Зеленогорскую рукописи с текстами древних поэм. Все сначала поверили ему, как и Макферсону. Но какой же конфуз вышел потом! Поэмы, «обнаруженные» Ганкой, как выяснилось спустя десятилетия, сочинил он сам, причем использовал для своей мистификации текст «Слова…».

Но «Слово…» мало похоже и на литературные произведения XVIII века.

Сомнения в древности «Слова…» были высказаны литератором, филологом и историком профессором Московского университета М. Т. Каченовским, собирателем русских древностей графом Н. П. Румянцевым, историком и библиографом митрополитом Евгением (Болховитиновым), литератором, журналистом и филологом-востоковедом О. И. Сенковским. Но первые «скептики» не утверждали категорически, что «Слово…» — подделка, написанная на исходе XVIII столетия; большинство склонялось к мысли, что это произведение древнерусское, но созданное не в конце XII столетия, а несколькими веками позднее.

В конце XIX века это мнение высказывал французский славист и писатель Л. Леже (впрочем, он не исключал, что «Слово…» — фальсификат, изготовленный на исходе XVIII столетия), а в ХХ веке — французский лингвист А. Вайян и английский историк Дж. Феннелл. Особое мнение принадлежит этнографу и историку Л. Н. Гумилеву. Он считал, что в «Слове…» аллегорически отражены события истории Руси XIII века, оказавшейся под властью монголо-татар.  Л. Н. Гумилев относил создание произведения к XIII столетию.

Но в 1920 — 1930-е годы в цикле статей и в 1940 году в отдельной книге французский литературовед-русист А. Мазон высказал соображения, обосновывающие версию о создании «Слова…» в конце XVIII века. В 1960-х годах были изданы книга и цикл статей отечественного историка А. А. Зимина, также доказывавшего, что «поэма» об Игоревом походе написана в конце XVIII столетия; ее авторами А. А. Зимин считал архимандрита Иоиля Быковского и А. И. Мусина-Пушкина, дополнившего и переработавшего текст, сочиненный Иоилем. Иоиль был настоятелем Спасо-Ярославского монастыря, в котором, по свидетельству Мусина-Пушкина, была найдена рукопись «Слова…». (Достоверность этого свидетельства вызывает некоторые сомнения, в сохранившихся описях монастырской библиотеки такая рукопись не числится.) Книга А. А. Зимина была издана в 1963 году ротапринтным способом ничтожным тиражом в 101 экземпляр и после обсуждения специалистами-древниками по распоряжению властей изъята. В общедоступные фонды библиотек она не поступила. Зимин ответил своим оппонентам — сторонникам подлинности «Слова…» в новой большой книге. Но издать ее удалось лишь в 2006 году, спустя четверть века после смерти автора. На сомнения в подлинности «Слова…» был наложен официальный «полузапрет», действовавший до самого конца советской эпохи. Знаменитый памятник был превращен в неприкасаемую «священную корову»: отрицание его древнего происхождения воспринималось властями как идеологическая диверсия.