Кровавые сны - Станислав Блейк

Пришлось наемникам, чтобы не привлекать внимание настороженных людей графа Лейстера, покинуть корабль и удалиться на некоторое расстояние. Кунц помнил, где в Западном порту находится неплохая таверна, и велел Отто заказать dobbel-keit, чтобы в одиночестве у входа понаблюдать за причалом и решить, что делать далее. Вдыхая воздух приближающейся зимы, он вспомнил, что буквально в нескольких туазах отсюда когда-то нашли тело испанского солдата с выдранным горлом, а немного дальше лежал его мертвый товарищ. Бертрам так до конца и не поверил, что преступница — Амброзия ван Бролин, капитанская вдова и владелица первой кофейни в Антверпене. Может ли быть, чтобы председатель трибунала арестовал невиновную? Нет, Кунц знал, что не ошибается, несмотря на недоверие всех этих магистратских крыс, синьоров де Роды и Варгаса из Совета по Делам Мятежей, и даже Бертрама. Воспоминание о компаньоне вызвало улыбку на суровом лице инквизитора.

Вскоре его ожидание было вознаграждено: Западный порт наполнился военными людьми с оранжевыми перьями на шляпах и такого же цвета перевязями, процессия встречающих верхами приблизилась к английскому кораблю. Кунц, поднявшись на стену, издалека наблюдал момент встречи двух выдающихся мужей того времени: посланца английской королевы графа Лейстера и принца Виллема Оранского, статхаудера Голландии и Зеландии.

Если высокого, широкоплечего английского вельможу Кунц никогда прежде не видел, слишком уж далеко проходила его островная служба от елизаветинского двора, то принца, отважившегося на мятеж против государя и церкви, инквизитор хорошо помнил. Прошло почти двадцать лет, как мучимый подагрой, великий император Карл отрекся от престола Испании, передав ее вместе с итальянскими провинциями, Индиями и Нижними Землями своему сыну Филиппу. Двадцать лет назад Карл на виду у собравшихся для этого случая представителей всех сословий Нижних Земель сошел с трона, опираясь на плечо статного красавца Виллема Оранского, своего любимца, а Филипп занял место на троне. Судьба испытывала принца Оранского военными неудачами, потерей родных младших братьев на Моокерхайде и под Гронингеном, смертью любимой первой жены и друзей: Эгмонта, Горна, Бредероде, Флорана де Монморанси, не перечислить всех имен. Но принц Оранский не сдавался, и Нижние Земли, во всяком случае, северные провинции, гордились своим повелителем и любили его.

Кунц Гакке видел перед собой уже не юного кудрявого вельможу, чей вид магнитом притягивал женские взгляды. Принцу Виллему было теперь сорок два, и его чело избороздили морщины. Он по-прежнему был красив, но уже не той юношеской прелестью, которая быстро иссякает. Теперь это была красота мудрой зрелости, глубины мысли и отваги сердца. Если бы Кунцу представилась возможность разменять свою жизнь на жизнь этого человека, воплощавшего в себе все ненавистное инквизитору, святой отец под личиной наемника не задумался бы и на минуту. Но принца Оранского в этот день хорошо охраняли. Он и его английский гость сели на коней и, сопровождаемые пышной свитой из верных дворян, скрылись из вида. Когда причалы опустели, Кунц Гакке, наконец, спустился со стены и зашел в трактир.

— Помнишь, как погиб наш первый Маноло? — обратился инквизитор к палачу, присаживаясь рядом с подчиненными.

— Да, ваша милость, — кивнул тот, ставя на стол глиняную кружку. — Это было совсем близко отсюда, когда мы прорывались через толпу проклятых реформатов.

— По дороге к парому на Брабант, — добавил Кунц. — Сегодня мы заночуем здесь, а с утра вновь проедем по тогдашним следам. Три с лишним года миновало с тех пор, а память хранит наше отступление, или бегство, как его еще можно назвать. Не думал я, что король оставит безнаказанными бесчинства зеландских протестантов.

— Не будем следить более за графом Лейстером? — спросил Отто.

— Если бы можно было узнать, какие вести привез англичанин принцу Оранскому, — проговорил Кунц, — но я не знаю, как подобраться к этим проклятым реформатам, чтобы подслушать их разговоры.

— Тогда отчего бы нам не подкрепиться, святой отец? — спросил Отто, похоже, обрадованный тем, что не придется заниматься сложным и опасным делом. — Сколько еще пути отсюда до Антверпена?

— Немногим более двадцати лье, — ответил инквизитор. На миг его голову посетила мысль о том, что за более чем полуторалетнее отсутствие священный трибунал мог не только лишиться помещений в замке Стэн, но и вовсе быть выдворенным из города. Нет, отмел тревожную мысль Кунц Гакке, наместник не мог столь пренебрежительно с нами обойтись.

Глава XX,

в которой Феликса ван Бролина спасает женщина, он сам выручает мужчину, сомневаясь, правильно ли поступил, а в Нижних Землях старые знакомые вспоминают о нем.

Крошечная искорка жизни, которая все еще теплилась в искалеченном теле Феликса, не покидала его, но ее недоставало, чтобы вернуть сознание. Он жил, как в материнской утробе, в тепле, не размыкая глаз и не испытывая ничего, кроме желания остаться там навсегда, под защитой доброй матушки. Амброзия часто приходила к нему, ложилась, обогревая своим большим сильным телом, обнимая добрыми руками. Его губы касались материнского соска, и неважным было все, что происходило во внешнем мире.

Каждое новое чувство могло принести боль и сознание беспомощности, поэтому то, что в глубине полуживого существа еще оставалось личностью Феликса, скрывалось и не желало более ни знать ни о чем, ни страдать. Без борьбы и сожалений Феликс оставлял мир, где никто на него не рассчитывал. Голос маленького Габри в какой-то момент пропал, и Феликс надеялся, что тот погиб легкой смертью, а не мучается, как он сам, при каждом движении. Даже при мысли о движении.

Время остановилось, перестало иметь значение, и он не заметил, когда вновь научился дышать без боли. Феликс жил, как в коконе света, и не имел ни малейшего желания выглянуть наружу. Матушка хранила его чувства и постепенно излечивала тело, но чем крепче становился Феликс физически, тем отчаяннее не хотел он снова оказаться выброшенным из теплого мирка материнской утробы туда, где неизбывны страдания, приносимые разумными существами себе подобным. Лишь опасность могла изменить его положение в чреве беспамятства и покоя.

Опасность пришла в виде какой-то огромной, хищной и злобной рожи, показавшейся без всякой боязни в их доме. Тварь потеснила мать, бесстрашную Амброзию, которая не отступала никогда и ни перед кем, склонилась над лежащим Феликсом, будто бы взвешивая его ценность на своих весах. Бормотание твари обдало грубым звериным духом, несло угрозу, ему и матери. Нельзя было оставлять ее одну в этом противостоянии, Феликс напряг свои слабые силы, тут же вызвав боль в не заживших до конца ранах. Открыл один глаз. Тварь зашлась тихим смехом, Амброзия что-то пыталась возразить, Феликс не понимал ни единого слова из тех, которыми обменивались у его ложа. Голоса звучали то громче, то тише, жар вернулся к нему, прохладная материнская рука легла на лоб, излечивая и успокаивая.

Голоса звучали все неразборчивее, а, может быть, просто Феликс вновь замкнулся в своем коконе и перестал их различать. Все равно ни единого понятного слова до него не донеслось. Но угроза отдалилась, и незачем стало возвращаться.

Следующее утро, а, возможно, не следующее, а через много дней, одно из утр, застало его лежащим с двумя открытыми глазами. Феликс не понимал, что перед ним, решил, что ему чудится низкий потолок и пожелтевшие венки из трав на стенах. Он сообразил, что прошло уже много времени с тех пор, как опрометчивое решение напасть на главаря разбойников едва не стоило ему жизни. Но, если так, то матушка все это время кормила и убирала за мной, подумал Феликс. Если в этот момент кто-нибудь сказал бы ему, что находится во владениях Московского княжества, Феликс даже не понял бы, как оказался в такой дали. Действительность состояла из кусков, которые пока еще не желали связываться в цельную картину. Одним из таких фрагментов прежней жизни стало возвращение кровавых снов. Он вылизывал красную влагу из разодранной тушки какого-то мелкого животного, и вдруг понял, что это уже не сон. Разомкнул глаза и увидел, вместо Амброзии, незнакомую женщину, не молодую, но приятную внешне, с круглым белым лицом, державшую наполовину выпотрошенную тушку в окровавленных руках. Феликс отшатнулся, вспоминая все, всхлипнул и заплакал, как маленький.

Женщина что-то произнесла на неведомом языке, села рядом с ним, и в какой-то момент Феликс понял, что она поет, утешая его, и гладит его по голове. Тихий мелодичный голос уводил вновь туда, где мерцал теплый кокон, но в этот раз Феликс уже не погрузился в забытье, а просто уснул. Женщина прислушалась к ровному дыханию спящего парня, убрала руку от его головы и аккуратно доела сырую тушку растерзанной белки.