Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

Хулим одного Атиллу,

Помня Александра с ним.

Человеков убивают,

А другие называют

Добродетелью кровь лить.

Праведно ль искать витийства

К прославлению убийства

И разбойника хвалить?

Победители злосерды!

Все зрю ваши я плоды:

Вы в желаньях ваших тверды

Миру извлекать беды;

Тамо слышу бедных стоны,

Там валятся вами троны,

Грады превращенны в прах,

Возлагаются железы,

Вдов, сирот лиются слезы,

Там смятение и страх

[Руссо Ж.-Б. 1968: 84–5].

В дополнение к этому ужасающему видению военных действий Руссо также ставил под сомнение истинную субъектность воина-героя. По его мнению, действия и качества героев не были их заслугой, а, скорее, зависели от фортуны (отсюда название поэмы). «Их самые героические добродетели, – писал Руссо, – всего лишь удачные преступления (crimes heureux)». Концепция «удачного преступления» стала полезным термином, который переняли некоторые философы. В статье “heros” для своей “Еп-cyclopddie” Жокур утверждал, что понятие героя «исключительным образом относится к воинам, которые вознесли военные таланты и добродетели в наивысшую степень; добродетели, которые через призму мудрости зачастую оказываются не более чем удачными преступлениями, узурпировавшими понятие добродетели»[268]. Дидро в своей статье о героизме в “Encyclopddie” ссылался на текст моралиста-предшественника, с легкой иронией констатируя, что «большинство героев, по словам Ларошфуко, похожи на иные картины; чтобы оценить их, нужно отойти подальше»[269]. Militaries philosophes также переняли это пренебрежительное видение воина-героя, и это заметно в трудах Тюрпена де Криссе, шевалье де Берни и других.

В этом дискурсе фигура heros, или homme illustre, контрастировала с превосходящей ее во многом фигурой grand homme. Жокур пояснял:

Grand homme — совершенно другое дело. Он объединяет большинство моральных добродетелей со своими талантами и гением; руководствуется лишь прекрасными и благородными мотивами в своем поведении; внимает лишь общественному благу [le bienpublic], величию своего правителя, благополучию государства и счастью людей [Encyclopédie 1751–1776,8: 182].

Тюрпен де Криссе в своем “Lettre sur la difference du grand homme au heros” («Письме о различиях между великим человеком и героем»), опубликованном в “Amusemens philosophiques”, добавлял к этому определению ряд деталей. Утверждая, что предпочитает grand homme герою, он говорил:

Быть полным жалости, суровым и справедливым в назначении наказаний и наград, высоко дисциплинированным, простым, человечным, бескорыстным, прославлять лишь своего начальника и стремиться к благополучию patrie: все это grand homme. Любить лишь войну, стремиться к славе, не щадя других, быть быстрым, безудержным, храбро встречать опасность; прибавить отвагу и гордость к боевому таланту, никогда не сдаваться, быть ожесточенным перед лицом трудностей; руководствоваться личными амбициями, а не славой и счастьем patrie: все это герой [Crisse, Castilhon 1754].

И все же, несмотря на заявления о предпочтении grand homme герою, многие из тех же авторов предложили новое видение героя, которое разрушило противопоставление и иерархию между двумя типами. Дидро, Жокур и другие утверждали, что настоящий герой сочетает в себе черты grand homme и heros или homme illustre. В своей статье о героизме Дидро заявлял, что величие души, приписываемое grand homme, неявно присутствует в истинном героизме, что ни один настоящий герой не обладает подлым сердцем и желанием пресмыкаться. Для Дидро героизм был чем-то большим, чем величие души, поскольку включал последнее и дополнял эти качества великими подвигами, которые удивляли и восхищали [Encyclopédie 1751–1776, 8: 181].

Жокур утверждал, что эта комбинация качеств олицетворяет понятие героя в его первоначальном значении.

Звание героя по своему происхождению присваивалось тому, кто объединял боевую доблесть с доблестью моральной и политической, тому, кто выдерживал трудности с постоянством и встречал опасность с решимостью. Героизм предполагает, что grand homme заслуживает разделить культ смертных с богами. Такими были Геракл, Тесей, Ясон и некоторые другие [Ibid.: 182].

Хотя Жокур настаивал на расхождении между heros и grand homme по мере развития этих понятий в истории, он считал превосходящим того, кто обладал как моральным, так и боевым величием. Большинство примеров, которые он привел в своей статье, доказывает это слияние, даже примеры из его определения grand homme, поскольку большинство этих людей фактически были военными: Траян, Альфред Великий, Тит. Берни активно пытался стереть как разграничение между heros и grand homme, так и предполагаемое превосходство последних. Если Койе и аббат де Сен-Пьер настаивали на превосходстве grand homme, то многие мыслители, включая упомянутых здесь, приняли новое видение идеального героя, сформулированное Жокуром:

Таким образом, человечность, благородство, патриотизм, объединенные с талантами, являются добродетелями grand homme', бравура, храбрость, безрассудство, владение искусством боя и военным гением характеризует heros. Однако идеальный герой – тот, кто сочетает любовь и искреннее желание общественного счастья [la felicite publique] со способностями и доблестью grand capitaine [великого полководца] [Ibid.].

Трактовка термина heros, предложенная Луи Бассе де ла Марелем (приблизительно 1730–1794) в “La difference du patriotisme national chez les Francois et chez les Anglais” («Различия национального патриотизма у французов и у англичан», 1766), иллюстрирует переоценку понятия героизма в середине XVIII века. Вместо того чтобы полагаться в обсуждении героизма на контраст между grand homme и heros, Бассе де ла Марель положил в основу своей дискуссии два типа героев: героя-воина (le heros guerrier) и героя-патриота (le heros patriote) [La Marelie 1762: 9-12][270]. Это деление аналогично делению Жокура на категории героев и идеальных героев. Герой-воин – это корыстный завоеватель-империалист, действующий из «ненасытного желания славы». Амбиции заставляют его разрушать государство, а не сохранять его, так как этот герой «проливает кровь своих сограждан» и «опустошает земли», не думая о своейpatrie [Ibid.: 10]. В свою очередь, у героя-патриота «взгляды, мысли, поступки, судьба и дни – лишь для patrie и Короля» [Ibid.: 9]. «В своих действиях он больше придерживается добродетели», а также чести, и он «более заинтересован в том, чтобы быть хорошим человеком [homme de Ыеп], а не казаться им» [Ibid.: 10].

К середине века культура патриотизма, или «культ нации», как ее называет Дэвид Белл, сыграла ключевую роль в оформлении и продвижении нового видения героизма. Джей Смит утверждает, что патриотизм в эпоху французского Возрождения был вектором великого переосмысления, дискуссии, которая способствовала пересмотру отношений между человечеством и божественным началом, между современностью и Античностью, между общественными классами и категориями, различными политическими системами и связанными с ними моральными устоями (например, монархия/честь по Монтескьё в противовес республике/добродетели) [Smith 2005:7–9]. Хотя ученые продолжают оспаривать происхождение того, что Эдмонд Дзимбовски называет