Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

По обросшей, едва видимой дорожке уехали на приличное расстояние от дороги. На небольшой сухой, чуть тронутой зеленью полянке остановились. Харон проворно, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, соскочил с брички, привязал коня к дереву, кинул на землю свой полушубок, взял осторожно на руки рыдающую Кесирт, от тяжести мягко положить не смог, у самой земли бросил, сам упал на нее. Кесирт встрепенулась, схватилась за спину, от боли охала, рыдала.

— Харон, я умоляю тебя, отпусти меня. Не мучь… У меня все болит, по-моему от падания я что-то поломала… Пожалей меня…

Харон опустился рядом, часто дышал смрадом в ее лицо.

— Не волнуйся, мы быстро… Ты, главное, не переживай… Все будет хорошо.

Он ладонями обхватил ее лицо, долго любовался им, будто изучал.

— Кесирт, какая ты красивая!… Ты моя… Наконец моя!… Я тебя осчастливлю!… Я тебя люблю, люблю… Я буду служить тебе, — шептал, задыхаясь прямо над ее ухом, обдавая вонью ее лицо.

Своими толстыми, слюнявыми губами стал осторожно целовать щеки, потом впился в губы, присосался в наслаждении, и в это время она со всей силы кусанула кончик его языка. Харон в ужасной боли вскочил, заорал, стал прыгать от нетерпения. А тем временем Кесирт с негнущейся спиной с трудом встала, хромая, со странной гримасой движений, покачиваясь. тронулась прочь в лес. Разъяренный Харон в два прыжка достиг ее, рванул за платье назад. Домотканая ткань треснула. порвалась до пояса вниз. Он развернул ее, страшно матеря, нанес две-три хлестких пощечины, Кесирт упала, закричала о помощи. Харон зажал ей рот, она укусила его мясистую руку.

— Ах ты, сука! Ах ты, кахпа Арачаевская. — прошипел Харон, и нанес ей удар кулаком, она потеряла сознание.

В возбуждении Тутушев склонился над ней, искал конец или начало ее платья, в спешке запутался, плюнул злобно, разорвал ткань на груди. Наполненная материнским молоком грудь была круглой, упругой, большой. Харон обхватил их, хлынуло молоко. Он склонился над ней, все целовал, вылизывал молоко и все остальное, такого блаженства и наслажденья он давно не испытывал, а может даже никогда в жизни. Давно он мечтал о Кесирт, давно в мыслях мечтал о ней, о ее рельефном теле. а с тех пор, как прошел слух о ее словах и ласканиях Цанка, вовсе потерял Харон покой…

Торопился он, аж вспотел. Понял, что штаны мешают глубокому удовлетворению, вскочил, скинул сапоги, портянки, и в это время, пришедшая в себя Кесирт попыталась встать, на весь лес завизжала. Харон побоялся зажимать ей рот рукой, посмотрел по сторонам, взял свою портянку. пропитанную едкой, истошной вонью, сунул резко в рот женщины, затыкал большим, толстым пальцем вглубь. Босиком побежал к бричке, взял в подсумке веревку, обвязал вверху над головой ее руки. Потом снял штаны, полез…

Тело Кесирт, эти отчетливые, резкие формы, ее атласная кожа все больше и больше восторгали его, никогда до этого не встречал он такого. Жил с одной безвкусной женой… Не хотел Харон заканчивать насильно, об этом даже не думал, желал насладиться вдоволь, продлить это сладостное ощущение, прелестью молодого, красивого, давно выстраданного и глазами ощупанного тела.

От шипучей страсти, почувствовав сухость во рту, пошел тяжело шатаясь к бричке, не закусывая, отпил несколько глотков, повернулся, затуманенным взглядом любовался очарованным телом. С животным пылом бросился обратно к ней. говорил ласковые слова. целовал все, лазил жадно по всему женскому телу. Под конец перевернул ее на живот, оголил ягодицы. — "Ой", — промычал восторженно, стал целовать спину, все остальное. Снова охал, любовался, изучал. Потом хотел сделать последнее… Большая ненасытная мужская плоть не могла… Он мучился, пытался по-всякому.

— Ты смотри, — говорил он сам с собою, — столько мужиков было, а никто таким лакомством не воспользовался… Хоть здесь я первый.

Долго мучился он, изымался весь. Сухая женская плоть не принимала. В кровь изодрал он свой ненасытный, могучий орган, а страсть все больше и больше овладевала им. Он хотел ее всю. Он был в бешеном восторге от ее узкой талии, выпуклых твердых ягодиц, мощных бедер. Он давно ими грезил, а получив их окончательно понял их обольстительную злачность и сладость! Никогда в жизни он не испытывал такого возбуждения, страстность звериного наслаждения! Вновь и вновь он пытался… Ничего не получалось. Тогда он, изрядно помучившись, устав, о чем-то подумал, так же, как был на корточках пополз к бричке, вытирая обильный пот с жирного лица, толстым указательным пальцем полез под колесо, выскребал с оси черную нефтяную мазь…

Закончив, обессиленный свалился рядом на спину, задыхался, не мог успокоиться, бешено колотилось сердце, раскалывалась от боли голова, во рту воняло, присохло. Он смотрел на низкое, в поздних сумерках, туманное небо, холод сырой земли мимолетно проник внутрь его жирного тела, и только тогда осознал он, что натворил. Вскочил, посмотрел на голое тело. Теперь даже дотрагиваться побрезговал, не посмел.

Потом куском платья Кесирт долго стирал с живота, бедер и остального обвислого тела обильную, ссохшуюся кровь, слизь, черную колесную мазь. Сбрасывая наземь голую перевязанную женщину, достал из-под нее свой полушубок, боялся на нее смотреть, отворачивался. Спешно оделся, отвязал коня, тронулся прочь. Через метров десять остановился, решительно вернулся, склонился, пальцами перехватил тонкое, длинное горло, сжал… но до конца убить не хватило. Вскочил, шел задом, с ужасом глядя на лицо Кесирт, пока не споткнулся. Потом быстро поднялся, убежал со страшной поляны.

Выехав на дорогу, не знал куда ехать. Повернул в сторону Мескер-Юрта к знакомому; он действительно договаривался, думал, Кесирт все сделает как хотел, а получилось дурное. Только у самого села он окончательно обдумал ситуацию, отрезвел, развернул бричку, помчался обратно. В темноте долго искал эту просеку, не мог узнать. Потом бросил коня на дороге, долго бегал по лесу, запыхался, мучила жажда. страшился темноты и любого звука, еще больше боялся встретиться с Кесирт… Под утро приехал к знакомому в Мескер-Юрт, выпил с ним еще водки вырубился…

Выжила Кесирт, выползла на дорогу. Добрые люди подобрали ее, отвезли в Дуц-Хоте, к Авраби, к сыну. Побежала старуха к Табарк. Со слезами и проклятиями выслушали рассказ жены Цанка. Взяла после этого свекровь двухстволку, два дня хоронилась в лесу, высматривала дорогу. Через день вечером ехал домой на бричке Харон Тутушев, сзади сидели попутчики. Выскочила Табарх из лесу, ткнула в жирное лицо насильника ружье.

— Ты что, свинья, думаешь, что Арачаевы своих женщин трогать дадут?

Хотел Харон что-то сказать, предпринять, но было поздно. Выстрелила Табарх дуплетом прямо в лицо, безголовый труп понес конь домой. На ходу соскакивали испуганные попутчики…

Табарх после этого арестовали, и к радости родных через три месяца освободили.

После этого насилия Кесирт тяжело заболела, оказались зараженными нижние органы, кишечник. Знахари сказали. что зараза перешла в кровь. Через молоко заболел сын. Умер. После этого от Кесирт осталась одна тень. Она вся иссохла, почернела.

И тогда ее не оставляли дочери Хадижат и Дихант.

— Своей задницей соблазняла всех, через нее и пострадала, — говорили они так, чтобы она слышала.

После семи дней траура по сыну Кесирт последний раз пошла на кладбище Газавата — долго сидела около могилы матери и сына, плакала, рыдала. После этого пришла к месту, где стояла мельница. От нее остались только перекошенные мельничные жернова, да скамейка Кесирт под ивой у самого родника. Искупалась Кесирт последний раз в родной воде, купалась в одежде, не могла видеть свое обезображенное тело, думала, что Цанка и теперь наблюдает за ней из кустов противоположного берега. После еще долго сидела на своей скамейке. Потом ушла через пещеру в горы…

Долго искали ее Ески, Басил, жители села — так и не нашли…

Через три с половиной года, осенью, вернулся из тюрьмы Цанка. Подсказало ему чутье, что Кесирт покончила жизнь, сбросившись со "скалы влюбленных". Подошел к пропасти Цанка — дух захватило. А кругом красота печальная, суровая, с виду безжизненная, омертвевшая. Только одинокий орел летал в высоком небе, пытаясь улететь от мрачной земли. Очень хотел Цанка полететь за любимой, однако вспомнил мать, детей, еле сдержался.

Потом решил, что полезет по отвесной километровой скале вниз и вверх, и если суждено — погибнет, если нет — выползет вместе с ее останками. С трудом, но живым спустился. Видел много обглоданных зверями костей, видел клочки платья Кесирт. Со свертком полез вверх, тоже выжил…

Вечером того же дня обмыл кости в роднике, похоронил на кладбище Газавата останки. Похоронил рядом с отцом и своим сыном. Сделал запись: Дочь Хазы — сноха Арачаевых — Кесирт: 1899–1930 гг.

На второй день, когда Цанка читал ясин по жене, прибежали старики из Дуц-Хоте, сказали, что нельзя хоронить на таком кладбище самоубийцу.