Милосердие солнца - Юлия Июльская

дальше отодвинула морду. Отворачиваться было очень неудобно, да и выглядело наверняка глупо. Но она же кошка, кошки всегда выбирают глупые и неудобные — как кажется людям — положения, чтобы полежать. — Посмотри на меня. Пожалуйста.

И столько нежности было в этом «пожалуйста», что дурацкие слёзы, которые она с таким трудом сдерживала, начали просачиваться наружу. Ну как она посмотрит?

— Норико.

Осторожно, касаясь всего двумя пальцами, он повернул её голову обратно и заглянул в глаза. Она попыталась увернуться, но Хотэку не позволил.

— Тебе не надо от меня прятаться, — сказал он. — Пожалуйста.

Хотэку придвинулся ближе и коснулся своим носом её.

— Я так боялся, что потеряю тебя…

Это признание отчего-то сделало ещё больнее. Норико громко всхлипнула. Совсем по-человечески. И слёзы полились ещё сильнее.

— Почему ты плачешь? Тебе больно? Принести тебе одеяло? Или еду? Как тебе помочь?

Его обеспокоенность и забота убивали в Норико те крохи сдержанности, за которые она цеплялась изо всех сил, и, когда он закончил, она уже рыдала, не в силах остановить этот поток. Она не видела его лицо, не чувствовала, как он напряжён, ждёт, пытается понять. Но больше он ничего не сказал. Просто сидел, гладил её по макушке и ждал.

Удивительно, насколько легче становится, если поплакать. Так вот почему Киоко вечно зарывалась под одеяло… Норико утёрла мордочку о ладонь Хотэку и подняла прояснившийся взгляд.

— Лента. И кимоно от твоей мамы, — хрипло выдавила она. — Если Минато уничтожен, они тоже… — И снова голос сорвался. Да в Ёми эту чувствительность, ну нельзя же столько рыдать!

Хотэку не ответил, протянул руку куда-то, чем-то зашуршал, — Норико не видела чем, — а затем поднял перед её мордой раскрытую сумку. В ней лежало то самое кимоно.

— Лента там же, — сказал он, убирая сумку. — Я успел забежать к тебе и взять некоторые вещи.

— Погоди. То есть город на грани уничтожения, ты спасаешься бегством, тащишь покалеченную меня и решаешь потратить драгоценное время на… платье?

— Ну… да. — Хотэку смутился. — Глупо?

— Очень. Невероятно глупо. Просто… Просто… Ужасно, — последнее слово она договаривала, снова захлебываясь в рыданиях. — Ненавижу тебя, птиц. Такой ты дурак.

* * *

Она не оплакивала потери. Больше нет. Не осталось ни сил, ни жалости. Словно боль, сжигавшая её изнутри, догорела, исчерпала себя, оставив пепел полузабытых сожалений. Скольких она убила? Столько раз умерла и сама, погибая с каждым, кого забрало море.

Была ли она лучше тех, кто убивал по обратную сторону убеждений? Наверное, на этот вопрос ответа не отыскать.

Они говорили, что истина неведома, у каждого лишь своя правда. Она же теперь считала, что истины вовсе нет. Все варианты правды сменялись от человека к человеку как театральные маски на лице актёра, но самого актёра в постановке не существует, и то, что за масками, не имеет значения. Есть лишь то, во что верит зритель. Есть лишь то, во что верит она. И остальные. И у масок лишь одна задача — влюбить в себя зрителей. Скольких влюбила она, переманив на свою сторону, убеждая в верности их решений?

Мысли лениво перетекали друг в друга, как холмы под ней, пока она не добралась до Эена. Деревня была цела. Где-то внутри Киоко боялась, что всё же задела её, и сейчас облегчённо выдохнула — хотя бы это они сберегли.

Киехико-доно и несколько самураев стояли на возвышении чуть поодаль, южнее самой деревни, словно ждали её. Киоко опустилась рядом с дзурё и осмотрела деревню. Та жила, суетилась, и в ней было на удивление много людей. Она боялась, что времени на спасение было слишком мало, и всё же, по-видимому, Хотэку справился, предупредил дзурё, а тот спас кого смог. То есть многих.

— Киоко-хэика. — Дзурё глубоко поклонился, и самураи вслед за ним.

— Скольким удалось сбежать? — спросила она, не тратя времени на формальности.

— Пока неизвестно. Не все добрались до деревни, поэтому несколько отрядов мы отправили искать потерявшихся в округе. Но многие спаслись. Хотэку-сан вовремя успел предупредить, так что у нас было время. Даже многих больных унесли. И если позволите, я распоряжусь и отправлю людей в Минато. Наверняка и там остались выжившие.

— Не осталось, — оборвала Киоко.

— Но они могли спрятаться в укрытиях и…

— Там никого не осталось.

В этом она была уверена. Она чувствовала пустоту Минато, когда покидала его. Ни единого проблеска жизни.

— Тогда… Кхм. Тогда расширю область поиска вокруг Эена.

Она только кивнула, соглашаясь. Разговор хотелось поскорее закончить. Где-то там, внизу, тянулась к ней такая знакомая, до боли родная ки. Живая, хотя и пахнущая самой Ёми. И ей отчаянно хотелось — нет, было просто необходимо — коснуться её.

Киехико-доно поклонился ей, она попрощалась и, расправив крылья, спустилась к тому самому дому. Старенькому, но довольно большому. Её маленький комочек смерти был внутри. Не такой сильный, как раньше, и всё же живой. Она вошла и, не обращая внимания на расступающихся и кланяющихся, решительно прошагала туда, куда тянулось её сердце.

— Ты. — Она ворвалась в комнату и резко опустилась перед лежащей на боку Норико. — Как ты могла позволить кому-то на себя наступить, глупая кошка?

— И тебе привет, — лениво протянула Норико. — И я рада, что ты жива.

Киоко опустилась ниже и коснулась лбом шерстяной головы.

— Если бы ты умерла…

— Я не умерла.

— Но если бы…

— Ты бы меня убила за это, да, знаю. Но… Киоко.

Голос бакэнэко насторожил, и Киоко подняла голову, внимательно вглядываясь в жёлтые глаза.

— Иоши, — поняла она. — Почему он… Его ки ведь осталась у тебя? Он же не мог умереть в самом деле, он и так был мёртв.

— Одного тела для жизни мало. Его ками где-то там, в Ёми или Ёмоцухира. Я была слишком слаба, чтобы понять и проследить. И я бы… В прошлый раз я легко его вытащила, потому что он не был готов, его ками застряла в невесомости Ёмоцухира, на перепутье. Сейчас… Я не чувствую его так ярко, как тогда. И у меня пока недостаточно сил, чтобы идти в Ёми.

Глупый самурай. Сколько смертей ему нужно, чтобы научиться ценить жизнь и перестать её так растрачивать?

— А я ведь была там, я знала, что сёгун где-то рядом…

— Ты не могла знать. Никто не мог. Если бы мы предвидели это заранее, то и в Кюрё никто бы не умер.

Перед глазами вновь всплыли улицы, полные крови и изуродованных тел. Киоко прикрыла веки, стараясь отогнать видение, но то цеплялось за разум, впечатывалось в него, словно язва, которую не вырезать.

— Почему он не предупредил?.. Вы ведь всё время