Ночная смена - Энни Краун

Только потому, что это я теряю девственность, не значит, что забыла, что Винсент сказал, что никогда не делал этого трезвым. Он тоже заслуживает того, чтобы его проверили.

— Как думаешь, каково мне? — спрашивает он.

Мои глаза сужаются.

— Это риторический вопрос?

Винсент выходит из меня почти полностью, головка члена поглаживает вход, прежде чем снова погрузиться.

Ага. Хорошо. Риторический вопрос.

Мы оба стонем. Винсент повторяет движение во второй раз, затем в третий. На четвертом толчке я поднимаю голову с подушек, чтобы посмотреть, как его член исчезает во мне и почти задыхаюсь от этого зрелища.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться места, где мы соединяемся. Винсент тоже опускает взгляд и стонет. Не могу сказать, то ли это потому, что кончики моих пальцев касаются его члена, то ли он так же возбужден открывшимся видом, как и я. Все кажется горячим, набухшим и скользким. Сначала я думаю, что ярко-розовый презерватив Нины, должно быть, смазан или что-то в этом роде, но потом понимаю, что дело не в презервативе. Это я. Винсент не шутил: я насквозь мокрая. Это заставляет странно гордиться собой.

Мне просто нужно было расслабиться. Не торопиться. Мы с Винсентом разберемся с этим вместе, даже если придется спотыкаться и смеяться по пути.

При этой мысли я расслабляюсь.

Кажется, я понимаю, почему Винсент теперь изучает анатомию человека. Черт возьми, это круто.

— Немного жестче, — прошу я.

Винсент выгибает бровь и один раз грубо хлопает бедрами.

— О, — выдыхаю я. — Черт. Сделай так ещё раз!

Винсент утыкается головой в изгиб моей шеи и делает глубокий вдох, как будто пытается взять себя в руки. Затем начинает входить в меня, растягивая, пока я не наполняюсь. Так, что на глаза наворачиваются слезы. Когда ритм набирает скорость, все, что я могу сделать, это широко раздвинуть бедра и вцепиться в его плечи, талию, тупую мускулистую задницу и попытаться не закатить глаза.

— Еще, — настаиваю я, приподнимая бедра навстречу каждому толчку.

Я знаю, что ною. Ничего не могу с собой поделать.

— Господи Иисусе, Холидей, — стонет он. — Ты не в своем уме.

Мне удается рассмеяться.

— Я думала, тебе… понравилось… грубо.

Винсент подхватывает меня одной рукой под колено, обхватывает ногу вокруг своей талии и входит как мужчина, которому есть что сказать.

И это так хорошо. Так чертовски хорошо. Лучше, чем я думала, потому что фантазировала об этом. О Винсенте. Я провела целый месяц, представляя его и себя звездами всех любовных романов, которые только попадались в руки — нежными и сладкими, горячими и тяжелыми, темными и восхитительно развратными. Каждая динамика. Каждый троп. Каждая позиция. Но это другое. Это нечто большее. Воображение не могло составить целостную картину: жар его дыхания на лбу, теплое, скользкое скольжение наших бедер, знакомый гул голоса, ворчание и невнятные проклятия, отдающиеся эхом в костях и стягивающие мышцы живота все туже и туже.

О, у меня неприятности.

Я собираюсь говорить нелепые вещи.

Такие как «сильнее», «больше» или буквально «раздави меня», Винсент.

— Ты корчишь рожи, — говорит он. — Поговори со мной.

— Только если не будешь смеяться, — бормочу я.

— Не буду, — темп Винсента замедляется. — Обещаю. Расскажи мне.

Он переносит вес на одну руку. Новый ракурс заставляет зажмуриться. Это восхитительно. Настолько, что требуется секунда, чтобы ощутить его губы на своей щеке, носу, веках. Я вслепую поднимаю голову, и Винсент прижимается губами к моим, не дожидаясь просьбы. Это придает смелости.

— Ты такой большой, — стону ему в рот.

— Ты такая тёплая, — выпаливает он в ответ. — И такая чертовски мокрая.

— Мокрая для тебя. О Боже, прости. Это было так плохо.

— Ты плохая девочка, да?

Смех срывается с моих губ.

— Что это было?

Винсент тоже смеется, в глазах светятся самоуничижение и привязанность.

— Не знаю. Не очень поэтично с моей стороны, да? Может быть, нужно больше практиковаться.

— Не уверена, что смогу чем-то помочь. То есть, черт возьми, это я учусь на программе английского с отличием… предполагается, что я здесь самая красноречивая… И в десяти секундах от того, чтобы сказать: «О, Винсент, обними меня и заставь принять тебя.»

Винсент издает сдавленный звук.

— Видишь? Это бред. Люди на самом деле так не разговаривают во время секса, не так ли? Это только в плохой эротике.

Я шучу, конечно же.

Но затем рука Винсента опускается мне на плечо, большой палец сильно нажимает на ключицу и вдавливает в кровать, и это уже не шутка.

— Будь хорошей девочкой ради меня, Кендалл, — говорит он без капли юмора. — И прими мой член.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я пытаюсь рассмеяться.

На самом деле, именно это и собираюсь сделать. Но почему-то звук, который вырывается из горла, оказывается самым низким и громким стоном, который я когда-либо издавала. Винсент не дразнит меня. Его глаза не отрываются от моих, терпеливые и темные от голода, пока тот дает время справиться со смущением. Я обхватываю рукой его запястье — то, которым он прижимает меня к матрасу — и киваю.

Когда он снова двигается, это ни медленно, ни поверхностно, ни нежно.

— Посмотри на себя, — бормочет Винсент. — Так хорошо внутри тебя.

Может быть, если бы он не был погружен в меня по самые яйца и, может быть, если бы смеялся, у меня хватило бы сил напомнить, как дешево я ценю грязные разговоры. Но, должно быть, я не в своей тарелке, потому что все, что выходит из уст Винсента, начинает звучать как поэзия.

— Еще, — шепчу я как в бреду. — Скажи еще.

Винсент читает меня как открытую книгу.

— Грязная девочка, — говорит он. — Кто сделал тебя такой мокрой? Для кого это?

— Для тебя, — выдыхаю я.

— Чья это киска?

Я всхлипываю от смеха.

— Моя.

Рука Винсента покидает мое плечо, чтобы схватить за подбородок, сжимая щеки достаточно сильно, чтобы мои губы растянулись в улыбке.

В его глазах смех..

— Ты и твой гребаный умный рот, — он подчеркивает каждое слово движением бедер, от которого веки трепещут, а дыхание перехватывает. Затем наклоняет голову и целует меня так крепко, что я вижу звезды. — Я сам себя на это настраивал. Но сыграно неплохо.

— Спасибо, — пищу я. — Не мог бы ты, пожалуйста…

Мне не нужно заканчивать мысль.

Винсент снова переносит вес на одну руку и опускается между нами. Он прижимает ладонь чуть ниже мягкого изгиба нижней части моего живота и проводит подушечкой большого пальца по клитору. Я возвращаю должок, сжимая его так, что перехватило дыхание, и я