Скобелев - Борис Васильев

Имеретинский поклонился, но тут вошел Шелков. Главнокомандующий строго ткнул в него пальцем:

— Начальнику Петербургского округа, срочно, — откашлялся и вдруг с громким, неуместным пафосом начал диктовать:

— «Слава Богу! Гвардия с высочайшего соизволения посылается мне. Распорядиться следует быстро и молодецки, как я это люблю. Передай моим молодцам, что я жду их с чрезвычайным нетерпением. Я их знаю, и они меня знают». Все. Можешь идти.

— Цветы, цветы, — Александр жестом остановил Шелкова. — Белые розы на могилку Бореньке. Белые. Ступай.

Шелков, поклонившись, вышел. Все молчали, и через распахнутые окна вдруг донесся далекий скрип множества тележных колес. Император прислушался:

— Что это так скрипит?

— Обозы, Ваше Величество, — торопясь, подсказал Левицкий. — Раненые под Плевной следуют этапным порядком…

— Черт бы их побрал, сколько раз повторять, чтобы возили дальней дорогой! — гневно крикнул главнокомандующий. — Позвольте удалиться, брат. Я живо наведу порядок!

Светлейший князь Имеретинский, спрятав брезгливую усмешку в черных, переходящих в бакенбарды усах, дерзко вышел первым, оттеснив Николая Николаевича плечом, простреленным при штурме никому не нужного Гривицкого редута.

2

Скобелев пил вторую неделю. Начинал с раздраженного непонимания, почему в его постели оказалась женщина, кто она такая, о чем стрекочет и как ее зовут. Лихорадочно пытался припомнить вечер, как правило, ничего вспомнить не мог и торопился опрокинуть рюмку, чтобы обрести равновесие духа. Голова у него никогда не болела, но внутри было тревожно, а когда выпивал, все вроде бы вставало на свои места.

Вежливо выпроваживал очередную незнакомку, и начинался день бесконечного застолья, шума, карточной игры и безудержной вечерней попойки, где опять появлялись женщины, а утром все повторялось сначала. Первое время Млынов пытался вразумить Михаила Дмитриевича, но потом махнул рукой и решил ждать, когда тот сам перебесится и потребует утром холодной воды. Но генерал окончательно закусил удила, швыряя деньги цыганам, кокоткам, случайным карточным партнерам, выматывающим душу румынским скрипачам и красивым ножкам, плясавшим по его просьбам. Тут уж не могло хватить никаких капиталов, и Скобелев, не задумываясь, подписывал векселя и расписки под любые проценты. Разобравшись в этом, Млынов пришел в ужас и бросился разыскивать старика Дмитрия Ивановича Скобелева-первого, генерал-лейтенанта и командира не существующей более Кавказской дивизии.

— А как пьет? — спросил генерал, когда Млынов вкратце обрисовал ему скобелевский разгул.

— Много, ваше превосходительство.

— Дмитрием Ивановичем мое превосходительство зовут, знаешь чай, нечего на казенном языке объясняться в домашнем случае. Я тебя спрашиваю, «как», а ты — «много». Это не ответ: для кого много, а для Мишки — самый раз.

— По-черному, Дмитрий Иванович, — подумав, определил Млынов, старательно подумав.

— Вот это — ответ, — старик вздохнул. — Ах, сукин сын, гусар, лоботряс, прощелыга. С бабами?

— Каждый день — новая.

— Это — в меня, — не без самодовольства отметил Дмитрий Иванович: в его ругани было куда больше одобрения, что очень не нравилось Млынову. — Ну, это хорошо, скорее уморится. А ты чего прискакал? Уговаривать не пойду, я Мишку лучше тебя знаю. Стало быть, ждать надо, покуда силы в нем кончатся.

Млынов прискакал не за советом, а за деньгами: старик был богат, но прижимист и, в отличие от сына, считать умел. Кроме того, он обладал редкостным упрямством, которое возникало вдруг, без всякой видимой причины, и капитан опасался начинать разговор. Пока он раздумывал, с какой стороны подступиться к старому кавказскому рубаке, Дмитрий Иванович продолжал не без удовольствия сокрушаться по поводу беспутного сына.

— Лихой солдат и командир отменный, а перед юбкой устоять не может, вот ведь какая незадача. Это у него смолоду: как лишнюю чарку хватит, так и глядит, где шелками зашелестело. Сколько разов говорил: «Мишка, поопасись, этак и карьеру сгубить недолго. Бабские шепотки нам, военным, самое зло». Какое там! Еще пуще глаза выкатывает. Упрям!

Последнее слово генерал произнес с особым удовлетворением, но Млынов уже не слушал его. Он поймал ниточку, за которую следовало тянуть, чтобы заставить папашу раскошелиться.

— Совершенно верно, Дмитрий Иванович, — таинственно приглушив голос, сказал он. — Я ведь с тем к вам и прибыл. Известно, сколь предвзято относится к Михаилу Дмитриевичу Его Высочество главнокомандующий, а тут вот-вот долги всплывут.

— Долги? — нахмурившись, протянул Скобелев-старший. — Опять влез?

— Главное, необдуманно векселя подмахнул. Дошел до меня слух, Дмитрий Иванович, что все эти векселя через подставных скупает некое лицо, дабы затем при удобном случае показать их Его Высочеству и тем самым…

— Кто скупает? Ну? Чего молчишь? Какой мерзавец под Скобелевых копать вздумал?

До сей поры Млынов импровизировал почти спокойно, приправляя правду туманными намеками. Но генерал потребовал конкретных имен; на размышление времени не было, и капитан брякнул, основываясь на интуиции:

— Барон Криденер. Через подставных лиц.

— Ах, колбасник, душу мать! — неожиданно рявкнул генерал. — Ах, немец-перец-колбаса! Ну, врешь, не видать тебе скобелевского позора! — он сложил корявую дулю и почему-то сунул ее в нос Млынову. — Накося, выкуси!

Он бурно дышал и стал красным как помидор. Млынов начал опасаться, не хватит ли его удар, но генерал был могуч как дуб. Легко вскочив, по-скобелевски метнулся к дверям, развернулся на каблуках и оказался перед капитаном.

— Сколько?

— Много, Дмитрий Иванович, — политично вздохнул Млынов.

— Сколько, я спрашиваю? — взревел старик.

— Тысяч около двадцати, если с процентами.

— Хорошо гуляет, стервец! — неожиданно заулыбался генерал. — Ай да Мишка, ай да гусар! Молодец: знай наших, немецкая твоя душа! Так сколько?

— Коли прикажете, завтра доложу до копейки.

— Сегодня! Через два часа, и чтоб к вечеру рассчитался: лично тебе деньги даю. А этого сукинова сына я все равно ремнем выдеру, нехай себе, что свитский генерал. Ступай, капитан, одна нога здесь, другая — там.

Заплатить скобелевские долги было еще полдела: оставалось вырвать Михаила Дмитриевича из пьяного круга, протрезвить, привести в чувство, заставить вспомнить о деле и тем самым вновь зажечь в опустошенной душе угасший факел веры в самого себя. Здесь Млынов мог надеяться только на авторитеты, которые признавала самовлюбленная и обидчивая скобелевская натура. Ни Драгомирова, ни Шаховского, ни Столетова в Бухаресте не было, и верный адъютант, поразмыслив, поехал в русскую военную миссию, ведавшую перемещением русских войск, а наипаче — генералов.