Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

Айронз, с вечной тенью улыбки на тонких губах, стоял чуть в стороне, держа острогу, сачок, вторую удочку, мешочек с червяками и прочую снасть. Он раскрывал рот только в ответ на обращения Дейнджерфилда, разве что изредка предлагал сменить приманку или муху либо указывал, куда забросить удочку. Дейнджерфилд, заодно с добрым полковником Винейблзом, считал, что любителю мирного рыболовного ремесла лучше всего взять в компаньоны какого-нибудь искушенного удильщика, готового щедро делиться своим уменьем.

Дейнджерфилд не сводил глаз с поплавка, но думал о другом. Стоило Стерку встретить его на званом обеде или в клубе, как доктор, обычно самонадеянный и громкоголосый, тут же сникал и погружался в мрачные размышления; придя в себя через некоторое время, он ни с кем, кроме человека в очках, не разговаривал, во время беседы неоднократно отвлекался, стараясь, казалось, что-то припомнить; при прощании доктор задерживал на Дейнджерфилде серьезный взгляд, медлил, словно бы не договорил, а затем удалялся унылый и глубоко задумавшийся. Поскольку Стерк имел виды на должность управляющего, его особый интерес к Дейнджерфилду был вполне понятен. Однако за ним стояло что-то еще — и это не укрылось от внимания Дейнджерфилда, который не пренебрегал ничем, имевшим к его особе хотя бы малое касательство.

— Неглупый он парень, этот доктор Стерк, — заметил Серебряные Очки, угрюмо уставившись на поплавок. — Он мне нравится. Вы говорили, что помните его, Айронз?

— Да, сэр, — ответил Синий Подбородок, — я никогда не забываю лица.

— Par nobile,[37] — спокойно усмехнулся рыболов. — В сорок пятом году… э… продолжайте же.

— Да, сэр. Он остановился в Ньюмаркете, в гостинице «Лошадь в яблоках», и участвовал во всех увеселениях. На следующий день у него случился тяжелый перелом руки, и он провел ночь в спальне рядом с комнатой мистера Боклера, приняв опиум; уехал он через десять дней. Комната мистера Боклера была с геральдической лилией. Барнабус Стерк, эсквайр. Когда я увидел его здесь, на расстоянии в пол-улицы от своего дома, я тотчас вспомнил, кто он и как его зовут. Я никогда ничего не забываю.

— Но он вас не помнит?

— Нет, — ухмыльнулся Синий Подбородок, глядя, как и собеседник, на поплавок.

— Двадцать два года… Как получилось, что его не вызвали в суд?

— Он был под действием опиума и ничего не мог сказать.

— Да, — кивнул Очки, — да, — и немного отпустил леску. — Глубоко.

— Да, сэр, в этой яме как-то потонул солдат.

— И доктор Тул, и мистер Наттер его недолюбливают — прыткие малые оба и опытные бойцы.

Синий Подбородок вновь усмехнулся:

— Он очень даже не промах, но ему и не приходится рот разевать, а то… ха!

Раздался всплеск, и над водой сверкнула на крючке серая форель, Айронз вложил в протянутую руку Дейнджерфилда сачок, и рыба оказалась на берегу под слабые звуки «Боже, храни короля», зародившиеся где-то в отдалении, из чего читатель вправе заключить, что оркестр собирался уже зачехлить инструменты, а веселящаяся публика — разойтись. В ту же самую минуту лорд Каслмэллард со старым генералом Чэттесуортом прогуливался туда-сюда по берегу вблизи плац-парада и оказал генералу честь опереться на его руку. Вид у генерала был необычно торжественный и задумчивый, а милорд вел речь любезно и выразительно, как никогда:

— Это хорошая партия, с какой стороны ни посмотри. В их жилах, сэр, — Дейнджерфилдов из Редминстера — течет добрая кровь. Судите сами, как он богат, если готов был выдать сэру Седли Хиксу тридцать пять тысяч фунтов под закладную, а я знаю точно, что у него есть еще почти столько же, надежно размещенных. Кроме того, он человек с твердыми устоями — другого такого я, пожалуй, и не встречал, — и умом с ним никто в обоих королевствах, думаю, не сравнится, так что успеха вам, генерал.

И он угостил генерала понюшкой из своей табакерки, обменялся с ним рукопожатием и уже в карете присовокупил еще какие-то добрые слова — судя по тому, что он долго хохотал и ткнул генерала в ребра своим затянутым в перчатку пальцем. Генерал тоже смеялся, но сдержанно, а стоило коляске тронуться с места, мгновенно сделался серьезен.

Глава XXIX

МИССИС МАКНАМАРУ ОДОЛЕВАЮТ ЗАБОТЫ;

КУЧА СПЛЕТЕН

На предыдущих страницах этой книги — там, где все мы пребывали в Королевском Доме, — любезный читатель, возможно, не хватился миссис Макнамары — толстушки и зазнайки, но, в общем, нашей доброй знакомой. Впрочем, припоминаю, что он слышал краткий обмен любезностями между тетей Бекки и Магнолией, в ходе которого эта кроткая молодая особа выразила надежду, что ее милейшей родительнице на следующий день станет получше. Миссис Макнамары там не было, ей нездоровилось. За последнее время миссис Макнамара потеряла весь свой кураж, частично — румянец и даже немного сбавила в весе. Я бы сравнил ее с одной из репок, обращенных в пухленьких вдов (это изысканное общество описал Намбернип): когда настало время увянуть их огородным сородичам, начали приметно жухнуть, желтеть и сморщиваться и эти вдовушки. Миссис Макнамара сделалась сама на себя не похожа.

К ней два раза приезжала в наемном экипаже высокая бледная женщина в черном атласе и черном бархатном капюшоне. Впрочем, не могу пока связать с этими визитами плачевные перемены в облике нашей знакомой. Я знаю, что они немало повлияли на позднейшие события и затронули интересы некоторых персонажей нашей правдивой истории. Миссис Макнамара не решилась никому открыть свою печаль. И ее румянец, дородные формы и душевный задор таяли с каждым днем.

Майор обнаружил ее рассеянность за пикетом. Тул также заметил, что на самом интересном месте одной из его скандальных сплетен мысли ее блуждали где-то далеко, а Магнолия неоднократно заставала свою толстушку мать в слезах. Раз или два Тул догадывался (и был прав), что миссис Макнамара вот-вот распахнет душу. Но ей не хватало смелости, и все оставалось как есть. Маленький доктор сгорал от любопытства. Он придерживался философии, предполагающей во всякой вещи помимо явного и нечто скрытое, и не верил, что Магнолии, которая над ним посмеивалась, ничего не известно.

В утро, о котором идет речь, бедная миссис Макнамара получила записку, при виде которой сделалась бледна, как лежавший перед нею большой кусок масла. Она почувствовала себя совсем плохо, сунула записку в карман и попыталась через стол улыбнуться Магнолии, которая, как всегда, безудержно болтала, и старому майору; тот, отвлекшись от тостов с маслом и чая, хихикал в ответ на дерзкие шуточки племянницы.