Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

Произнося это и грея спину у камелька, Том Тул упивался жалостью, брови его были приподняты, забавная физиономия выражала сочувственную озабоченность.

В противоположность ему Стерк был в тот вечер молчалив и свиреп сверх обыкновенного. Мрачный, взвинченный, он сидел в гостиной, засунув кулаки в карманы и вытянув ноги, и на челе его сгущались зловещие тучи. Миссис Стерк не осмелилась на сей раз прервать его размышления фразой: «А как мой Барни насчет чайку?» — а с кротким усердием склонялась над штопкой. Временами она бросала на Стерка взгляд из-под ресниц, а иногда, если дети шептались чересчур громко, посылала им осторожный немой сигнал, nutu signisque loquuntor.[36]

Стерка выводило из себя подозрение, что Том Тул, этот паскудный шпионишка и звонарь, проведал о его денежных потерях. Он был уверен, однако, что Тул не узнает, насколько они велики. А беда была такова, что лишила бы равновесия не только Стерка: все скопленное благодаря изобретательности ума и длительному самоограничению и еще кое-что растаяло как дым; для этого хватило года с небольшим и двух-трех неудачных сделок. Дьявольское невезение, игра слепого случая — и вот он — светлая голова, игрок из игроков! — приперт к стенке. Доктор не переставая хмурился и скрежетал зубами, чуть не сломал в кармане ключи и монету в один шиллинг, а с языка так и просились, одно за другим, пламенные проклятия. Затем Стерк вставал и угрюмо брел за фляжкой бренди. После глотка ему становилось легче, он принимался подсчитывать свои шансы и прикидывать, что можно еще выхватить из пламени пожара, и решил: нужно поднажать и получить место управляющего, которое Дейнджерфилд, если только он заинтересован в дельном работнике, не замедлит ему предоставить. О своих надеждах Стерк намекнул лорду Каслмэлларду и, как ему показалось, встретил понимание и благосклонность. Да, вместе с должностью он получит кредит и возможность заново построить состояние и удержать его в руках. Можете себе представить, каково приходилось в обществе столь приятного компаньона бедной маленькой миссис Стерк, которая ничего не подозревала о состоянии дел своего Барни и терялась в недоумении по поводу его причуд.

И вот, когда Дейнджерфилд проговорил приветствие прямо в ухо Стерку, а тот, резво обернувшись, обнаружил рядом его белые завитые волосы, очкастые глазищи, кривой и короткий нос-клюв, одновременно смешной и зловещий, доктору почему-то на мгновение почудилось, что ему на плечо села «вещунья, черная ворона» из сна. Он улыбался много больше, чем обычно при встрече со знакомыми, и тем, полагаю, до некоторой степени выдал свое замешательство.

Глава XXVIII

МИСТЕР АЙРОНЗ ДЕЛИТСЯ СТАРЫМИ ВОСПОМИНАНИЯМИ О ЛОШАДИ В ЯБЛОКАХ И О ГЕРАЛЬДИЧЕСКОЙ ЛИЛИИ

Всем и каждому в Чейплизоде было хорошо известно, что Стерк зарится на должность управляющего имением лорда Каслмэлларда; поэтому сцену между Стерком и Дейнджерфилдом, которая разыгралась у него на глазах, Наттер воспринял как публичное оскорбление. В нем вспыхнула ярость флегматика, который опасен, если его раздразнить; о состоянии ума Наттера можно было безошибочно судить по его окаменевшему смуглому лицу.

Дейнджерфилд, воспользовавшись случаем, тронул Наттера за плечо и сказал откровенно, что хотя он сам желал бы, чтобы все было по-старому, однако же Стерк до известной степени вкрался в доверие к лорду Каслмэлларду.

— Скажите лучше — вкрался ему в уши, — мрачно ответил Наттер.

— Пусть так, — согласился Дейнджерфилд, — и мне, сами видите, приходится нелегко, клянусь Юпитером. Его светлость желает, чтобы я тоже выслушивал доктора Стерка.

— Ему нечего сказать, сэр, сверх того, что известно любому городскому идиоту.

— Мой дорогой сэр, поймите меня. Я на вашей стороне, — Дейнджерфилд дружеским жестом положил ладонь на руку Наттера, — но лорд Каслмэллард любит время от времени поступать по-своему — не мне вам это объяснять; кое-кто под вас подкапывается. Вы настоящий джентльмен, мистер Наттер, вы мне симпатичны, и я буду с вами откровенен, поскольку уверен, что сказанное мной дальше не пойдет. Стерк нацелился на должность управляющего. Я — за вас и не вижу, с какой стати ваше место должно достаться ему, но… но, как вам известно, у его светлости бывают странные капризы и к голосу разума он прислушивается не всегда.

Неожиданность и возмущение на миг оглушили Наттера, он поднес руку ко лбу.

— Я думаю, сэр, — Наттер сопроводил свои слова крепким проклятием, — сегодня же вечером написать лорду Каслмэлларду и отказаться от должности, а Стерку послать вызов, с тем чтобы схватиться с ним завтра утром.

— Не отказывайтесь от должности, сэр, — его светлость непредсказуем, но у вас есть сторонники при дворе. Я был откровенен в расчете на ваше молчание: если у вас с доктором Стерком произойдет разговор, моего имени не упоминайте; полагаюсь, сэр, на вашу честь, а вы можете положиться на мою поддержку.

Дейнджерфилд обменялся с Наттером многозначительным рукопожатием, позвал Айронза, дожидавшегося поблизости, и удильщики вместе отправились к реке. Наттера все еще не оставляла отчаянная мысль бросить свою должность к ногам лорда Каслмэлларда, а Стерка вызвать на смертельную битву. Однако после короткой прогулки в одиночестве до заставы он отказался от первого намерения и остался при втором. Еще полчаса — и Наттер понял, что нет нужды наказывать нахала таким образом; следует выждать удобного случая, благо он мог представиться в ближайшее время.

Между тем Дейнджерфилд достиг одного из тех прелестных прибрежных лугов, что (как говорится в книгах) вызывают восторг у простодушных рыболовов, и на воде уже мерно покачивался его поплавок. Зеленую долину, где он стоял бок о бок со своим молчаливым товарищем, оглашал время от времени его странный смех, о причинах которого Айронзу, разумеется, и в голову не приходило спрашивать.

Существует такое понятие, как «могильный кашель», — не вижу, почему бы не быть «могильному смеху». В смехе Дейнджерфилда содержалось некое недоброе предзнаменование — в этом веселье не было ничего радостного; он удручал больше, чем самый суровый упрек. Если человек от природы не приспособлен к смеху, то лучше вовсе не смеяться. Среди двуногих имеются охотники за мышами и падальщики; у них свои песни, и с этим никто не спорит. Нам могут быть неприятны сова или ворон, но мы уважаем их право ухать и каркать. Их песни не ласкают слух, но они естественны и бесхитростны — и мы с ними миримся. Мы требуем одного: чтобы эти пернатые джентльмены не переоценивали свой талант и не мнили себя музыкантами или, на худой конец, не угощали бы своими причудливыми трелями нас.