Руководящие идеи русской жизни - Лев Тихомиров

Третья черта, отмечающая новые учреждения и вытекающая из первых двух, состоит в чрезвычайном усилении власти бюрократических учреждений, и особенно председателя Совета Министров. Это обстоятельство возникает оттого, что при всеобщей взаимной борьбе учреждений положение главы правительства оказывается наиболее выгодным для того, чтобы опираться по надобности на самые разнообразные источники и способы влияния и оказываться таким образом сильнее всех. Но эта власть, способная достигнуть огромной силы, неслыханной с XVIII века, имеет не столько законногосударственный характер, как характер фактической диктатуры, наподобие власти какого-либо Перикла в Афинах.

Можно считать счастьем для России, что правительственные сферы выдвинули в этот период ряд крупных талантов, людей огромной энергии и, главное, бескорыстия. Эти личные качества, образчиком которых явился П.А. Столыпин, заменяли до известной степени несовершенство учреждений. Тем не менее последнее проявилось так ярко, что даже сам П.А. Столыпин — в момент отчаяния от их плохого действия — громко заявил, что при таких условиях ничего невозможно делать. И действительно, сравнительно с той энергической работой, какая потребна для восстановления сил расшатанной страны, за время новых учреждений сделано поразительно мало.

Прошло уже пять лет, а Русское государство не определило еще даже общего направления своего развития и продолжает недоумевать о том, что будет завтра, не выяснило общих целей своей внутренней и внешней политики, не обеспечило гражданам даже простой безопасности жизни и труда, не имеет даже надежной полиции, не успело смирить не только революцию, но даже простые грабежи, не определило сколько-нибудь точных соотношений свободы и авторитета, не знает ни целей внешней политики, ни способов охраны международных интересов России, пассивно упуская благоприятные случаи и покорно преклоняясь перед неудачами.

На жизни национальной эпоха господства новых учреждений проявляется прямо губительно. В населении не видно уважения к авторитету власти, и господствует распущенное самоволие. Приниженное положение церковного управления компрометирует православную веру нравственно и отнимает у православной части населения способы бороться против действия раскола и ересей, которые усваивают все более какой-то развращенный характер. В результате нравственное состояние доходит иногда до таких глубин падения, что иным начинают уже чудиться времена антихриста. В общей сложности не подлежит сомнению, что ни при одном из прежних построений государственности Россия не имела строя, столь мало способного к действию вообще, и особенно к оздоровляющему воздействию на население.

Тысяча девятьсот девятый год

Отходящий в вечность 1909 год нельзя отметить чем-либо особо выдающимся ни в хорошую, ни в дурную сторону. По общему своему характеру он был продолжением предшествовавших полутора лет и исполнял на практике то, что ими было установлено скорее в смысле схемы.

Но именно на этой почве 1909 год вызывает больше критики, чем его предшественники. Во второй половине 1907 года мы вышли из острого состояния той бурной смуты, которую у нас называют революцией. Первой задачей, которую при этом приходилось себе ставить, являлось некоторое водворение порядка, некоторое укрощение взволновавшихся волн смуты и приведение к некоторой стройности действия расшатанного правительственного механизма. В этом вторая половина 1907 года и, пожалуй, 1908 год имели свой исторический смысл. Но программу первого момента нельзя затягивать на неопределенно продолжительный срок.

Вопрос, которого можно было не ставить себе на первое время, состоит в том, обладаем ли мы по выходе из периода бунтующей смуты достаточными средствами, идейными и организационными, для того, чтобы страна могла начать обязательную для ее существования великую работу?

Дело в том, что Россия, очевидно, находилась в далеко не блестящем состоянии уже задолго до смуты. Мы уже знаем множество беспорядков и злоупотреблений, расшатывавших ее, неудовлетворительное состояние народных масс и т. д. Весь ход и исход Японской войны обнаружил глубокие язвы в народно-государственном организме, а революционное движение, совершавшееся с едва ли сомнительным участием лиц правящего слоя, показало глубокую деморализацию бюрократических слоев, долженствующих быть столпом законности и государственного долга. Таким образом, выходя из периода смут, мы имели перед собой настоятельную необходимость неотложно приступить к глубоким и энергичным реформам, а следовательно, должны иметь план их и организационные способы привести его в исполнение.

Пригодны для этих сложных задач те учреждения, которые сложились в разрушительную эпоху? Кое-как исправленные руины с наскоро сделанными к ним пристройками, оказавшиеся в нашем распоряжении, — достаточно ли они удобны для помещения государственного здания?

Идеи устроения, сложившиеся за «освободительные» годы в виде довольно причудливого компромисса между требованиями исторической национальной государственности и требованиями революции, открывают ли они возможность широких социально-политических планов?

Вот ряд вопросов, которые уже стояли перед 1907 и 1908 годами. В первый момент о них не думали внимательно, имея на первом плане задачу водворить хоть самый элементарный порядок. Но с каждым шагом по пути деятельности то или иное решение этих вопросов становилось все более настоятельно нужным. 1908 год уклонился от этого. Он приступил к деятельности как бы в виде пробы: будем работать так, как будто у нас имеются и идеи, и средства, и посмотрим, что из этого выйдет? В случае, если окажутся прорехи, будем их зачинивать, что-нибудь надставим, что-нибудь урежем, кому нужно, уступим, кому не окажется надобности — не дадим ничего… Такова, в сущности, была оппортунистская система действия 1908 года.

Нельзя скрывать от себя, что такое решение понятно лишь в минуту полной усталости и разочарования в способностях страны к установлению какого-нибудь положительного плана своей жизни и развития. Такое решение возможно на минуту, для «передышки», но как окончательное решение оно было бы совершенно непрактично, не говоря уж о более высоких государственных качествах.

Непрактичность его состоит уже в том, что оно в самый важный решающий момент отнимает у государства всякую руководящую роль и предоставляет будущее на произвол стихийных социальных сил. Общая «конституция» страны остается неопределенной, законные рамки действия не устанавливаются, страна не получает ясной и твердой программы устроения. Все это вместе взятое делает неизбежной борьбу за власть, за руководство страной, за направление ее дальнейшего развития. Минутное отдохновение покупается очень дорогой ценой, так как в действительности революционная борьба не решается в пользу какого-либо определенного принципа, а счеты откладываются на завтра или послезавтра, и таким образом создается будущее, чреватое бурями и опасностями.

На основании всего этого уже в первый же момент можно было сказать, что система 1907 года не обеспечивает ни прочного умиротворения в данный момент, ни прекращения внутренних смут в будущем.

Но на все подобные предостережения не было обращаемо внимания. Мысль о том, что революция кончена или кончается, что можно пожить сколько-нибудь мирно, заняться хоть кажущейся осмысленной работой, была слишком соблазнительна, и государственная жизнь пошла путем оппортунистического компромисса, не заглядывая далеко вперед, предоставляя будущему разбираться в своих вопросах, как ему покажется удобно, и ограничивая задачи дня тем, что строго необходимо сделать именно сегодня.

В таком положении застал Россию 1909 год, но не только не изменил принятого до него пути, а пошел им даже более уверенно. В 1907 и 1908 годах еще держалось сознание того, что мы живем в некоторый переходный момент и что установившийся порядок есть порядок временный. В 1909 году начало уже казаться, будто мы в результате компромисса 1906 года нашли некоторый окончательный жизнеспособный строй. Такое заключение явилось на основании успехов весьма поверхностных и даже только кажущихся. Их мерилом сделалась степень достигнутого умиротворения страны, которое действительно имело место за 1909 год, но в размерах, далеко не всех удовлетворяющих, самое же главное — проявлялось лишь в ограниченной сфере полицейского порядка, в отношении преступлений так называемых террористических.

Насколько мы имели право успокаиваться в этом отношении на основании столь недостаточных признаков, видно из самой сложности факта «успокоения», «умиротворения».

Известное умиротворение в смысле отсутствия революционных актов может происходить от очень разных причин. Он может быть, во-первых, проявлением простой усталости, некоторой минутной реакцией после крайнего нервного возбуждения. Такое умиротворение немногого стоит, потому что революционное движение может возобновиться после отдохновения с силой даже удвоенной. Уменьшение или даже исчезновение резких революционных явлений может, во-вторых, зависеть от пробудившейся энергии надзирающей и карающей власти. Такое возвращение власти к своему долгу действительно имело место в 1907 и 1908 годах и продолжалось в 1909 году. Насколько усилилась репрессия, видно, например, из судебных приговоров по политическим делам. Несколько лет назад суд выносил по политическим обвинениям 80 % оправдательных приговоров и лишь 20 % обвинительных. В настоящее время пропорция явилась обратной: 20 % оправдательных и 80 % обвинительных приговоров. Однако мы видим, что в глубинах обществ и в провинциальных глухих углах, где полиция и суд организованы плохо и действуют слабо, обнаружилось скорее возрастание преступлений переродившейся революции, превратившейся в возмутительные грабежи и насилия над личностью, которые превосходят подчас своим зверством самое варварское воображение. Таким образом, преступления против общества скорее обнаруживают простое перемещение своего действия, чем уменьшение.