Руководящие идеи русской жизни - Лев Тихомиров

Рассуждая хладнокровно, мы должны считать фактом, что хотя штундо-баптизм производит страшный шум и смуту среди православных и захватывает своей проповедью, может быть, сотни тысяч и миллионы, которые в течение 50 лет то отпадали от Церкви, то снова возвращались, но окончательные успехи баптизма ничтожны, так что он в течение полустолетия удержал за собой всего немногие десятки тысяч прозелитов. Таким образом, положительная притягательная сила баптизма едва ли может быть признана значительной. Но отсюда нельзя заключать о его безвредности. Может быть, даже совершенно наоборот.

Аналогичное явление представляет наш «нигилизм». Что такое нигилизм, какие его положительные успехи? Да, пожалуй, никаких. Но этот самый нигилизм, не умеющий ничего сорганизовать прочно, разлагает в течение десятков лет миллионы людей, отрывая их от родной веры, национальности, государства и приготовляя огромные массы отщепенцев для всякого разрушительного дела и движения. Сам по себе нигилизм — как будто ничто, но революционеры всевозможных оттенков, все эти анархисты, экспроприаторы, террористы и т. д. являются из его недр. Это как бы приготовительный класс всего разрушающего общество и государство.

Таким же приготовительным классом разрушения является баптизм. При его бессодержательной «духовной пище» при нем не останется много лиц, им оторванных от действительно полной глубокого содержания «духовной пищи» Православия. Уже если кто покинул Православие, то, конечно, не удовлетворится баптизмом. Но кто исчислит сотни тысяч или миллионы, которые, отпав от веры и Церкви, а потом с тем большим пренебрежением отбросивши баптизм, остались просто ни при чем, без веры, без духовного содержания, отчасти погружаясь в грубо материальную жизнь, отчасти переходя в разряд отрицателей и разрушителей социальных и политических?

В этом отношении баптизм, конечно, должен быть считаем одной из зловреднейших сект, более разрушительной, чем, может быть, все другие. Свобода исповеданий, распространяясь на него, является орудием не умножения кадров баптистских общин, а орудием умножения отщепенцев, отрицателей всякой веры, а вместе с тем и всего русского, национального, откуда истекает затем отрицание и всего русскогосударственного элемента. С этой точки зрения баптизм приходится рассматривать не как разновидность христианского учения, а как орудие антихристианского и антиобщественного разложения народа.

Сознают ли вожаки баптизма эту свою действительную историческую роль? Это безразлично. От этого не уменьшается разрушительное значение их секты и их деятельности. Пусть они, разрушая Православие, в конце концов работают вовсе не для себя и для своей секты не достигают прочных успехов. Но легче ли от этого народу, в котором из сотен тысяч бывших православных, деморализованных баптизмом, оторванных от всякой веры, вырабатываются орды социальных и политических разрушителей? Баптисты могут сказать, что они не этого хотели. Но для России важно не то, что хотят сделать они, а то, что они делают и чем грозят нашему будущему в своей хотя бы и бессознательной разрушительной работе.

И потому-то пора бы государству взглянуть на их деятельность более сознательно, чем смотрят сами баптисты, и соответственно с этим не раздувать свободы, допускаемой для действий этих разрушителей народной души и общественного мира.

Римско-католическая пропаганда

Мы, русские, напоминаем собой тот град, который «разделился на ся»[96] и посему не может устоять. Разделение у нас во всем, и поэтому во всем пропадает наша сила. Наши патриотически настроенные люди со всех сторон кричат о «засилье»: засилье еврейское, армянское, польское, масонское и т. д. и т. д. Нет конца этим «засильям», и, что всего назидательнее, — угнетают нас везде и всюду группы численно слабейшие, иногда ничтожно слабые. Теперь приходится говорить еще о новом «засилье» — римского католицизма, да не где-нибудь в Западном крае, а в самой Москве…

Только что опубликованные правительственные данные о римско-католической пропаганде в Москве не могут особенно удивлять, так как за последнее время в связи с расследованиями Департамента духовных дел иностранных исповеданий всплыло наружу многое, тайно действовавшее не день, не два, а целые десятилетия. К стыду нашему, московские любители и любительницы всего новенького сотнями переходили к поклонению Римскому престолу и лобызанию папской туфли. Даже и в старообрядчестве явилось то же самое движение. Это, конечно, еще раз доказывает, что не прочно верование, держащееся буквой. Как бы то ни было, пока мы со старообрядцами грызем друг друга, патеры верцинские и сестры ордена Святого Иосифа[97] преисправно подбирают в лоно Римско-Католической Церкви все, что мы соединенными силами расшатываем в Православии.

Теперь господ Индриха[98] с Верцинским и сестер Св. Иосифа, однако, потревожили и изгнали. Будет ли лучше? Это увидит кто доживет до следующих расследований. Несомненно только одно: что всякое верование сохраняется прежде всего своей внутренней силой, а не внешними подпорками.

Для нас в констатированных успехах римско-католической пропаганды в Москве наиболее грустную сторону составляет не то, что около тысячи русских перешли к лобызанию туфли святейшего отца, а то, что это произошло от безжизненности духовной, в которой их держало «православие по метрике».

По метрике это были православные, иногда старообрядцы. Но по душе? Огромное большинство, вероятно, ничего не имели в душе, не знали своей веры, не любили ее, не жили ею. И потому-то так легко они стали добычей отцов-иезуитов и сестер-иосифлянок. Но горе в том, что мы теряем людей и получше. Казалось бы, трудно представить себе сознательного православного, который бы мог перейти в римский католицизм. А ведь есть и такие. Откуда они появляются? Конечно, из тех, которых бьет в самое сердце положение Церкви нашей, в особенности и по преимуществу — положение управления церковного. Для многих оказывается выше сил сохранить свою веру, даже понимаемую и любимую, при виде того подчиненного положения, в каком находится управление церковное, принужденное до такой степени сообразоваться не с задачами веры и церковного устроения, а с задачами случайной, постоянно преходящей и меняющейся политики светских властей.

Римский католицизм при всех прочих недостатках многих чарует независимостью своей церковной власти. Какое отношение эта самостоятельность имеет к вопросам чисто церковного благочестия и канонической правильности, показывает, например, отношение нашего церковного управления и римского к законам бракоразводным.

Правительственная власть наша поступила правильно, пресекши нарушение закона пропагаторами римского католичества. Но что касается охраны православной веры и Церкви, то для этого нужно прежде всего усвоить политику уважения православной самостоятельности Церкви. Для этого, разумеется, требуется дать Церкви возможность воссоздать канонические формы общецерковной жизни, начиная с центрального управления и кончая приходским, для чего необходим Поместный Собор и такое определение отношений церковной и гражданской властей, при котором церковная власть не превращалась бы в подобие правительственного «ведомства».

Получив возможность живой деятельности, Православная Церковь, без сомнения, очень скоро и сама предохранила бы своих чад от уловления иезуитской пропагандой, достигла бы этого не внешними мерами обуздания отцов-иезуитов, а внутренним отпором убеждения и совести самих чад своих. Огромное усиление отпадений от Православия зависит прежде всего от чрезмерной подчиненности Церкви гражданской власти.

Идея, возобладавшая в настоящее время в отношениях государства к вере, имеет стремление сделать государство арбитром исповеданий. Когда кажется нужным смирить католиков, власть их смиряет. Но когда это требуется в отношении православных, то это делается еще легче вследствие подчиненности церковного управления гражданскому. На пути такой политики все шансы на успех получают «наименее покровительствуемые» исповедания, ибо они пользуются большей внутренней свободой. Патер Верцинский и сестры-иосифлянки могут быть высланы из Москвы, но их прозелиты останутся чадами Римского престола. Высылки патера Верцинского Римский престол не примет на свою ответственность, а, например, высылку иеромонаха Илиодора[99] Св. Синод примет на себя. Поэтому московские прозелиты Верцинского останутся при Римском папе и без патера Верцинского, а царицынские «илиодоровцы», пожалуй, и не пожелают остаться при Св. Синоде, санкционировавшем высылку иеромонаха Илиодора. Совсем иное отношение к велениям Синода получилось бы, если бы царицынцы верили в его самостоятельность, в то, что его голос есть голос действительно Церкви, а не гражданской власти. Вот это-то ненормальное положение нашего церковного управления и должно изменить, и тогда патеры верцинские и вообще иноверная и инославная пропаганда перестанут быть страшными для нас.