Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Договорившись о службе через час, Андрей поехал в дом к Покровским, надеясь передать сестре дальнейшие заботы об Иване Ивановиче.

Дом отыскали довольно быстро, но сестры найти не удалось. По простой причине – домик Покровских, оказывается, прошлой ночью сгорел. Почему – никто не знал. Домик стоял в отдалении от других домов, и никто не обратил внимания, куда делись его обитатели.

Вернулись к церкви. Герасимов с шоффэром улеглись спать в автомобиле. Андрей с дядей Михаем отстояли скорое, скомканное отпевание раба Божьего Ивана. В гробу Иван Иванович приобрел солидность и постоянство черт, чего ему так не хватало при жизни. Лицо его было строгим и красивым. Дядя Михай заметил, что Андрей плачет, и сказал:

– Ну, полно, полно, ты не виноват.

– Я виноват, – сказал Андрей.

Андрей отдал все свои деньги батюшке, но у шкипера нашлось еще двадцать рублей могильщику, который выкопал яму и написал на табличке, прибитой к кресту, имя и фамилию крестьянского сына.

Андрей спросил у желтолицего, раздражительного батюшки, что случилось с домом Покровских и куда делась его сестра. Священник ничего ответить не смог – никто в Чакве толком не знал Покровских. Иван Иванович и Полина жили уединенно, с людьми не сходились. Пожар случился ночью, но дом, как говорят пожарные, был пуст.

Любопытно, подумал Андрей, что сталось с чемоданом? Достался ли он Аспасии или сгорел?

Когда гроб выносили, Андрей разбудил Герасимова и шоффэра – они вчетвером отнесли Ивана Ивановича к могиле и помогли могильщику опустить его в неглубокую яму. Андрей, как бы родственник, первым кинул ком сухой земли на крышку гроба. Комок гулко ударился о дерево, словно Андрей стучался к Ивану в домик.

– Наверное, хороший был человек, – сказал Михай с маленьким знаком вопроса в конце фразы.

– Хороший, – согласился Андрей.

На обратном пути Андрей рассказал спутникам о том, что Иван был великим знатоком древних рукописей и чуть-чуть не дожил до профессорства.

– Кто же мог поднять руку на такого человека? – патетически вопрошал Михай.

– Грабители, – сказал Герасимов. – Их здесь теперь как собак нерезаных. За три рубля готовы зарезать. А у него, наверное, из Турции добра было на тысячу рублей.

– Один чемодан, – сказал Андрей. – Мы же на «Измаиле» были.

– Ну если на «Измаиле»… – согласился Герасимов. – Только бандиты об этом не знали.

В комендатуре Андрей доложил, что утопленник был в таком плачевном состоянии, что пришлось захоронить его в Чакве. Комендант был рад, что с него сняты лишние заботы, и долго тряс Андрею руку. А когда тот сказал, что назавтра уезжает, комендант искренне расстроился и попросил остаться еще на неделю-другую.

– Поймите меня, Андрей Сергеевич, – сказал он, – не дай Бог, завтра или послезавтра еще кого выкинет. Ведь, кроме вас, мне другого человека с совестью в этом городе не отыскать.

Супруги Ахвледиани пошли проводить Берестовых до пирса. Отар нес плетеную бутыль чачи.

– Ты бери подарок, – говорил он Андрею. – Ты бери, потому что в России это все равно что золото.

Вещей у них почти не было – небольшой чемодан у Лидочки, у Андрея все с собой. Как у Диогена.

Даже странно было уезжать в другой город, в другой мир, так вот, налегке, неся в руке нетяжелый Лидочкин чемодан. На площади был митинг. Кроме красных флагов, под утренним ветерком реяли и грузинские. Оратор, стоявший на сиденье автомобиля, кричал по-грузински.

– Как нехорошо, – сказала лояльная госпожа Ахвледиани. – Зачем кричит?

Фелюга «Императрица Мария» покачивалась саженях в ста от берега. Михай увидел Берестовых, когда они еще спускались к берегу, и спрыгнул в ялик, привязанный к борту фелюги. Он греб резкими частыми движениями, и ялик шел рывками.

Андрей наблюдал за ним, это была картинка из какого-то читанного в детстве романа про пиратов – на Михае был красный платок, а одежда ограничивалась серыми штанами.

– Батоно Отари! – закричали сверху. К ним бежал мальчик, который разносил чай по номерам и иногда подметал на галерее. Он размахивал белым конвертом.

Письмо было адресовано господину Берестову в собственные руки.

Почерк на конверте был уверенным, наклонным, резким – почерк интеллигентного человека. Обратного адреса не было.

– Сейчас почтальон принес! – сообщил мальчик, довольный тем, что успел передать письмо. – Я так бежал!

Лидочка дала мальчику полтинник. Андрей разорвал конверт.

Дорогой Андрей! – Буквы были крупные, быстрые. – Раз ты получил письмо, значит, мои дела плохи. Другими словами, значит, меня больше нет на свете. Только при получении известия об этом письмо двинется в путь. Это так глупо – неужели возможно, что я, такой молодой, красивый, сильный и даже веселый, могу прекратить существование. Как это прикажете понимать?

Андрей перевернул большой лист, чтобы взглянуть на подпись. Он и без этого догадывался, что письмо – от Ивана, который и в самом деле умер и теперь разговаривает с ним с того света. Ему даже стало зябко, хотя солнце грело, обещая теплый день.

– От кого? – спросила Лидочка.

– От крестьянского сына, – сказал Андрей. Лидочка не поняла, она не знала этого прозвища. Но переспрашивать не стала. Ялик с фелюги уже приближался, видно было, как блестят капли пота на плечах Михая. Андрей быстро читал дальше:

Дело прошлое, но могу признаться, что ты – один из очень немногих приятных мне человеков. И поэтому, разрывая связь с миром живых, делаю тебя своим наследником. Ты помнишь о царском погребении в башне? Ты догадываешься, кто мог его ограбить? Правильно. Твой покорный слуга.

– Этого не может быть! – воскликнул Андрей.

– Эге-гей! – Михай отпустил весло и поднял руку, приветствуя их. – Доброе утро!

– Что там? – спросила Лидочка.

– Я потом тебе дам, – сказал Андрей. – Я сам еще не понимаю.

Он спешил дочитать, прежде чем Михай достигнет берега. Он понимал, что в письме могут заключаться сведения, которые заставят его изменить планы и, может быть, даже отложить отъезд из Батума. Лидочка тоже ощутила эту опасность – кожей ощутила. Но не знала, как бы сжечь, пустить по ветру это зловещее письмо.

Не время и не место рассказывать сейчас, как мне это удалось и как мне способствовал в этом ливень, отогнавший под крышу бдительных часовых. Не спеши рвать письмо и осуждать меня. Ты беседуешь с мертвым человеком, которому все равно, что ты о чем думаешь. Но если в тебе осталась малая толика объективности, ты признаешь, что ценности (а их число невелико), бывшие в гробу, достались бы корыстному Авдееву и, вернее всего, даже без гибели «Измаила» до музея не добрались. Больших мерзавцев и жуликов, чем чета Авдеевых, я не видел. Но «Измаил» погиб, и с ним погибло все экспедиционное имущество. И все ее трофеи. Спасен был лишь мой чемодан, в чем ты принимал деятельное участие.

– Андрей!

Тот отмахнулся:

– Сейчас, одну минуту!

За неблагородным занятием спасения погребения от корыстного Авдеева меня застал один человек. Не важно кто. Мне надо было его убить. Я же от него откупился. Теперь я буду до конца моих дней ждать, когда он проговорится Аспасии или Рефику, а может, гражданину Метелкину. Не столь важно кому. И раз ты читаешь это письмо, дружище, значит, он уже проговорился.

Я спешу кончить письмо. Надеюсь, что у меня еще будет возможность написать продолжение или даже вместе с тобой когда-нибудь посмеяться над моими страхами. Но запомни, что чемодан я оставил сестре. Там некоторые из находок, не представляющие финансового, но имеющие исторический интерес. Там же научное описание погребения. Может пригодиться. Остальная часть ценностей мною спрятана надежно. Ты получишь о том сообщение – этому же письму я не могу доверить столь много и подвергнуть опасности твою дурацкую жизнь, мой друг.

По натуре я не вор, но мне надоела бедность – она унизительна.

– Андрей, чего не встречаешь!

– Сейчас!

Андрей сложил письмо и спрягал в карман. Он вернул способность видеть и слышать окружающее. Михай Попеску уже вытащил нос ялика на гальку. Отар Ахвледиани передавал ему чемодан.

– Что случилось? – спросил Михай. – На тебе лица нет!

– Все в порядке!

– Мы уезжаем? – спросила Лидочка, страшась услышать отрицательный ответ.

– Разумеется, мы уезжаем, – сказал Андрей. – Я тебе потом дам почитать.

– Я понимаю!

Лидочка расцеловалась с мадам Ахвледиани. Отар сам поставил бутыль в ялик. Михай поглядел на нее с уважением и сказал:

– Теперь мы наверняка промахнемся мимо Крыма.

Лидочка прочла письмо, когда фелюга уже шла к Крыму и кавказский берег скрылся из глаз.

– Как это гадко, – сказала она, возвращая письмо.