Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

В революционном Севастополе большевистский переворот тоже не получался.

И понятно: в отличие от других городов Севастополь уже полгода был самостоятельной республикой, до зубов вооруженной и профессионально привыкшей к войне. В ней были свои органы власти, и, не свалив их, большевики не могли присоединить Севастополь и Черноморский флот к своей державе.

Об этом откровенно рассказала Коле Беккеру трибун севастопольских большевиков – простоволосая, черноглазая и носатая Нина Островская, призвавшая его на беседу в начале ноября, через неделю после революции в Петрограде.

– Андрей. – Нина ходила по комнате, все время наталкиваясь на угол стола, останавливалась и вытягивала вперед руку. Нина привыкла выступать на площадях, она куда хуже разговаривала с людьми по отдельности. – Андрей, я обращаюсь к тебе, потому что ты нужен революции. А раз нужен, значит, хорош. А раз хорош, значит, любим народом.

Беккер устроился в углу между столом и шкафом, куда стремительные движения Нины Островской ее не заносили.

Нина Островская, профессиональная, но совершенно не устроенная в женской жизни революционерка, была прислана в Крым из Петрограда в ту пору, когда стало совершенно ясно, что на базе Черноморского флота правят колчаки и эсеры, а редко появляющиеся большевики не пользуются решительно никакой народной поддержкой.

Женская непривлекательность придавала Островской некую патетичность – ее жалели и в то же время доверяли ей больше, чем мужику или молодой красавице, – не повезло по вопросу внешней красоты, зато головастая баба! Как писал ее большевистский современник: «В течение двух недель она подняла на ноги не только маленькую организацию большевиков, но и весь Черноморский флот. От ее речей сразу же повеяло северным ветром большевизма».

С тех пор прошло несколько месяцев, в Петрограде правили большевики, старые товарищи Островской по партийной работе неслись на службу в реквизированных автомобилях, она же, рискуя жизнью и промерзая на палубах линейных кораблей, выкрикивала лозунги и призывы… но Севастополь не становился большевистским.

Коля Беккер, выслушивая монолог, обращенный к нему, не понимал, чего же от него требуется. А непонимание смущало и тревожило. Островская отлично знала, что в Севастопольском Совете лейтенант Андрей Берестов служит ушами и глазами тех, кто заменил адмирала Колчака: полковника Баренца и нового командующего флотом контр-адмирала Немитца. Большевичка никогда раньше не скрывала своего прохладного отношения к штабным офицерам, а тут вдруг попросила о конфиденциальной встрече.

– Чем я обязан? – спросил Коля, уловив паузу в монологе большевички.

– Вы хватаете быка за рога, – сказала Островская и поправила волосы, похожие на измазанную сажей солому. – Тогда и я не буду тратить время даром. Вы пользуетесь некоторым авторитетом среди моряков…

– Это преувеличение.

– Знаю, знаю, сегодня ни один офицер не пользуется авторитетом у матросов. Гнев матросов справедлив и исторически обоснован. Но нам бы хотелось, чтобы гнев был направлен в интересах революции. Ведь вы понимаете, что не все офицеры готовы служить врагам революции. Среди них есть выходцы из демократической среды, преисполненные сочувствия к страданиям угнетенных!

Островской стоило немалого труда оставаться в рамках беседы – ораторские позывы заставляли голос срываться, а язык составлять патетические фразы.

– Мы предлагаем вам союз, лейтенант Берестов! Ради торжества мировой революции!

Именно в этот момент открылась дверь, и в комнату – одну из незаметных комнат на втором этаже городского управления, занятую под канцелярские нужды, – вошел невысокого роста человек средних лет и среднего телосложения, лысый, крутолобый, с глазами узкими к внешним краям, что придавало лицу несколько азиатское выражение. Лицо было украшено усами и небольшой бородкой, как у Ульянова, что вкупе с толстовкой переводило этого человека из породы диктаторов в отдыхающего на юге бухгалтера.

– Очень рад, – сказал он с порога. – Я рад, что вы, Берестов, пришли к нам. Наша задача сегодня – сплотить вокруг себя все здоровые силы общества.

Он протянул Беккеру руку и представился:

– Гавен, Юрий Петрович Гавен.

На самом деле это был псевдоним. Сорок с лишним лет назад его крестили в Латвии как Яна Эрнестовича Даумана. Пока он учился и сам учительствовал, имя не вызывало сомнений и вполне устраивало будущего большевика, и лишь когда он со всей ответственностью латышского учителя отдался партийной работе, то, как и все большевики, он прибегнул к псевдонимам. После ряда попыток он и остановился на странном варианте: Юрий Петрович Гавен. В этом сочетании нет ни сентиментальности, ни изящества, ни связи с собственным народом – сочетание скорее даже неблагозвучное. Но именно такое его устроило, и с таким он вошел в историю как вождь крымских большевиков во время революции и Гражданской войны.

Склонность к псевдонимам свойственна крайне радикальным, обычно даже террористическим партиям. И связана она не только с необходимостью таиться от полиции, но и с душевной склонностью к авантюрам. Переодевание становится их составной частью, а смена имени – частью камуфляжа переодевания.

Порой кажется, что большевикам было безразлично, под каким именем существовать, – они были до крайности рациональны. Нередко их псевдонимы, что сохранялись и после победы революции, когда уже не от кого хорониться, были никак не более благозвучными, чем собственные имена. Фамилия Ленин ничем не лучше фамилии Ульянов, а Киров ничем не превосходит фамилию Костриков. Псевдоним должен был работать – больше, чем ассоциация с молотом, от него не требовалось.

Коля видел Гавена раньше, на последнем заседании Севастопольского Совета, куда Беккера недавно кооптировали как беспартийного от Морского штаба. Коля не вызывал раздражения у матросов и был неизвестен рабочим. Коля подозревал, что его кооптация исходила не только и не столько от Немитца и Баренца, как от самого Колчака, который и в Америке не забывал о старых коллегах и неким неизвестным Коле образом влиял на решения Морского штаба. Коля не был рад такому избранию – ему не хотелось быть на виду. С уходом Колчака, как он понимал, командование флота было обречено. Не сегодня-завтра власть в городе и на флоте захватят те же типы, что смогли взять власть в Петрограде, – их Коля мало знал, заранее не любил, хотя бы потому, что не любил толпу, частью которой эти люди были. Отражая точку зрения, царившую в штабе, он полагал, что большевики имеют целью погрузить страну в хаос, гражданскую войну и голод, для того чтобы самим укрепиться у власти.

И вот теперь Коля понадобился большевикам.

– Судя по всему, – улыбнулся Гавен одними губами, будто сделал усилие над мышцами своего лица, неспособного по доброй воле улыбнуться, – Нина изложила вам нашу просьбу.

– Я не успела, ты слишком рано пришел, Юрий, – сказала Островская, убирая со лба клок черной соломы.

– Ну что ж вы, товарищи! – укоризненно произнес Гавен. – У революции каждая минута на счету, а вы тут занимаетесь интеллигентскими разговорами.

– Я не совсем понимаю, о чем речь, – сказал Коля, сдерживая раздражение.

Гавен уселся на стул и показал жестом на второй, но Коля не хотел садиться.

– Скажите, молодой человек, – сказал Гавен, – вы любите сражаться на последней баррикаде или предпочитаете командовать эскадроном, который вот-вот займет эту баррикаду?

Островская, словно удовлетворенная тем, что Гавен взял разговор на себя, уселась за стол, достала помятый блокнот и принялась быстро писать.

– Не пожимайте плечами, – сказал Гавен. – Не исключено, что сегодня для вас решающий в жизни момент. Надеюсь, вы знаете, как складывается военная обстановка?

– Приблизительно.

– Украина объявила о своем отделении от России, на Дону начинается реакционное восстание, которым руководят царские генералы. Но в самой России – от Выборга до Владивостока – власть нашей партии уже утвердилась. Со дня на день начнет работу Учредительное собрание, которое даст нам легитимное оправдание власти. За нами, товарищ Берестов, будущее.

– Это ваше предположение.

– Нет, Андрей, – сказал Гавен добрым, учительским голосом. – Это действительность. Мы объявили мир, и за нами идут солдаты. Мы отдали крестьянам землю. Чего вы еще хотите?

– Но почему я вам понадобился?

– Потому что нашей России необходим Крым. Необходим как воздух. Нам нужен Черноморский флот, нам нужно море, нам нужны эти матросы… Мы не можем никому отдать Крым. А на него сейчас претендует Украина, его объявили своей собственностью татары, завтра его захотят захватить и сделать своим тылом Каледин и Корнилов. А мы его никому не отдадим.

– Как вы это сделаете? – искренне удивился Коля. – У вас же нет сил. Я знаю – матросы не поддержат большевиков.