Несравненное право - Вера Камша

У опоясывавшей город с юга вздувшейся от дождей речушки, впадающей в Кадену, влюбленные героически ломали мокрые ветки расцветающей сирени, какой-то мальчишка, насквозь вымокший, но счастливый, посреди превратившейся в море разливанное улицы забавлялся с корабликами, а из городских харчевен пахло пряным мясом и свежим хлебом. В трех иглециях и дюзе зазвонили колокола, вознося хвалу Творцу за еще один прожитый день, большой желтый кот, пробиравшийся по карнизу единственного, если не считать строений во дворе дюза, двухэтажного дома, принадлежащего эркарду, оступился и с мявом шлепнулся на мощенный камнем двор, отряхнулся и гордо удалился, возмущенно подняв подмокший хвост.

Символические городские ворота были распахнуты, два стражника — пузатый и худой, как весенний заяц, увлеченно метали кости в ветхой караулке. За дорогой никто не следил. Олецька была мирным городом, откуда было ей знать, что какой-то день может стать для нее последним.

Армия, показавшаяся из-за поворота, выглядела внушительно. Блестели кирасы всадников, в ногу шли тяжелые боевые лошади, вздымались вверх орифламмы и консигны, правда несколько обвисшие из-за проклятого ливня. Впереди, сразу после знаменосцев под навесом, вздымаемым на копьях восемью рослыми воинами, ехали трое — дородный мужчина с короткой черной бородой, разодетый в цвета потухающего пламени, худой клирик с глазами фанатика и изящный бледный красавец в лиловом, в котором каждый, кто бывал в Мунте, без труда бы узнал бесподобного графа Койлу.

Войско шло не таясь, и стражники, услышав за стеной шум, соблаговолили выглянуть наружу. Графа Койлу они в лицо не знали, но орифламма с арцийскими нарциссами произвела должное впечатление, да и слух о том, что таянский регент собрался воевать с поганым Майхубом, разошелся по всей Фронтере.

Граф Койла остановил коня у ворот и объявил, что он сопровождает дружественную тарскийско-таянскую армию в Святой поход против Эа-Атэва и что император Базилек повелел своим подданным всячески содействовать доблестным борцам с еретиками. Стража не возражала, да и что она могла бы возразить. Армия влилась в городок сплошным коричневым потоком. Правда, не вся, вся она бы и не поместилась. Большая часть обтекла Олецьку с севера, видимо намереваясь разбить лагерь на широком берегу Кадены в ожидании, когда спадет вода и переправа станет проходимой.

Прибежал растерянный эркард, на ходу застегивая отороченную седой лисой парадную мантию, из окон высунулись любопытные головы. Граф Койла все с той же застывшей обворожительной улыбкой рассказал про Святой поход и попросил проводить их в дюз. Эркард торопливо закивал головой, прикидывая, сколько съедят и выпьют за время вынужденного безделья такие гости. Гости спешились и, накинув кожаные плащи с капюшонами, зашагали за городским головой. Граф Койла продолжал говорить о каких-то пустяках. Таисий заученным жестом благословлял всех, кто попадался на его пути, Михай Годой молчал. Молчали и тарскийцы, печатавшие шаг на расстоянии половины копья от вождей.

Дюз стоял на берегу речки и в этот дождливый вечер вовсе не казался ни опасным, ни таинственным. Под крышей главного здания гнездились ласточки, несмотря на ливень, стремительно носившиеся по двору, засаженному цветущими кустами. Настоятель молился, но к высоким гостям вышел немедленно. Он был еще не стар, довольно упитан, с румяными щеками, обличающими человека, не слишком укрощающего свою плоть. Граф Койла, улыбаясь, очередной раз поведал о походе против атэвов, и аббат Вилизарий с умным видом закивал в ответ и попросил разрешения распорядиться об обеде.

Надо было отдать должное церковному повару, трапезу он приготовил отменную, а вино из подвалов дюза было и вовсе великолепным. Аббат потчевал гостей, не забывая и себя. Таисий ограничился шпинатом и сваренными вкрутую яйцами, умерщвлял плоть, Фредерик Койла только пил, причем целый вечер просидел с одной рюмкой, зато Михай Годой и несколько его приближенных угощались от души, и настроение у них было самое хорошее. Особенно же они развеселились, когда эркард поведал им о послании сосланного в Нижнюю Арцию императорского племянника, видимо допившегося с тоски по столичным красоткам до белой горячки.

Рафал обреченно созерцал увязнувшие по колено кривые деревья и высохший прошлогодний тростник, средь которого настойчиво рвались к низкому небу зеленые шпаги новых побегов. Лейтенант Церковной Стражи доскакал до Босхи за двадцать четыре дня. Он почти не спал, не скупясь на ауры[80] менял лошадей и только на последнем постоялом дворе, за которым Корбутский Тракт круто уходил в сторону, огибая гиблые пантанские болота, понял, что самое трудное ожидает впереди. Эльфы, если они действительно скрывались в этих местах, позаботились о том, чтобы смертные ничего не заподозрили. При их умении колдовать и дружбе со всяческими тварями и растениями это было легче легкого. Как ни обдумывал Рафал положение, в голову не приходило ничего. Оставалось положиться на удачу, что он и сделал, решительно свернув с проселка, соединявшего две забытые Творцом лесные деревушки с трактом, на еще более глухую лесную тропинку, которая и привела его к краю болот, перебраться через которые, не имея крыльев, не взялся бы никто.

Лейтенант сделал единственное, что можно было сделать. Он стал медленно пробираться вдоль берега, время от времени заходя по колено в ледяную мутную воду и вглядываясь в даль. Пейзаж разнообразием не отличался. Темная вода, кочки, опять вода, тростники, выродившиеся от обилия выпивки деревца, кусты ивняка, разукрашенные живыми пушистыми шариками — серебряными и желтыми.

Белки и птицы, которыми Босха просто кишела, не обращали на одинокого путника никакого внимания, а кроме них, он никого не встретил. Ночью Рафал слышал, как неподалеку блаженствовали кабаны, дорвавшиеся после зимы до обильной пищи и роскошной мягкой грязи. Прямо перед лицом лейтенанта пролетела большая мягкая птица и уселась на соседнем дереве, лупая круглыми желтыми глазищами и издавая вопли, похожие на скрип двери брошенного дома. Крепкая гнедая лошадка, имевшая несчастье разделять общество Рафала в этом путешествии, беспокоилась, ее хозяину тоже не спалось.

Утро выдалось сырым и промозглым. Над болотами стоял туман, превративший их в некое подобие серых равнин, по которым обречены вечно бродить души, не достойные ни вечного блаженства, ни адского пламени.

Рафал вздохнул, с отвращением проглотил пропитавшиеся сыростью сухари и безвкусное холодное мясо и дал себе слово добыть к вечеру хоть какую-нибудь дичину. Дорога совсем раскисла, и лошадь с отвращением задирала ноги в когда-то белых чулочках, вытаскивая их из чавкающей грязи. В довершение вновь стал накрапывать дождь. Лейтенант с отчаяньем подумал, что можно бродить веками среди этих тростников и никогда не найти тех, кого должно отыскать. Здравый смысл советовал возвращаться — в конце концов, он сделал все, что мог, но он не лось и не кабан, чтобы рыскать по этим топям. Он воин. А сейчас каждая шпага на вес золота.