Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

Резко развернувшись, он увидел перекошенное в свирепой гримасе узкоглазое лицо под нелепым ковровым платком, увидел разинутый в клекочущем крике рот. Японец!

Палец нажал гашетку.

Бабенка, что робко жалась к стене, вдруг издала боевой клич иокогамских якудза и кинулась на белоглазого по всем правилам дзюдзюцу.

Тот проворно обернулся и выстрелил, но бабенка нырнула под пулю и исключительно грамотным ударом мавасигири из четвертой позиции сбила стрелявшего с ног. Нелепый ковровый платок съехал на плечи, показалась черноволосая голова, обмотанная белым полотенцем.

Маса! Но откуда? Выследил, проходимец! То-то так легко согласился отпустить хозяина одного!

И не платок это вовсе, половичок из «Дюссо». А балахон — чехол от кресла!

Но проявлять запоздалую наблюдательность было некогда. Эраст Петрович ринулся вперед, выставив руку со стрелой, но стрелять поостерегся — не угодить бы в Масу.

Японец ударил белоглазого ребром ладони по запястью — «баярд» отлетел в сторону, ударился о камень и грохнул прямо в синее небо.

В следующую секунду железный кулак со всей силы ударил японца в висок, и Маса обмяк, ткнулся носом в землю.

Белоглазый мельком глянул на надвигающегося Фандорина, на валяющийся поодаль револьвер, гуттаперчево вскочил на ноги и кинулся обратно, к внутреннему двору.

До «баярда» было не достать. Противник ловок, владеет навыками рукопашного боя. Пока будешь с ним возиться, очнется японец, а с двумя такими мастерами в одиночку не справиться.

Назад, в комнату. Там на полу, возле кровати, заряженный «кольт».

Чуть замедлив бег, Фандорин подхватил с земли револьвер. На это ушло каких-нибудь полсекунды, но белоглазый успел свернуть за угол. Снова, как давеча, возникла неуместная мысль: будто дети в салочки — то дружно бежим в одну сторону, то так же дружно обратно.

Было пять выстрелов, в барабане всего один патрон. Промахнуться нельзя.

Эраст Петрович обогнул угол и увидел, что белоглазый уже схватился рукой за дверь седьмого номера. Не целясь, коллежский асессор пустил стрелу.

Бесполезно — объект скрылся в проеме.

За дверью Ахимас вдруг споткнулся, подломилась нога и больше не желала слушаться.

Он недоуменно глянул — сбоку из щиколотки торчал металлический штырь. Что за наваждение!

Превозмогая острую боль, кое-как преодолел ступеньки, на четвереньках пополз по полу — туда, где чернел «кольт». В то мгновение, когда пальцы сомкнулись на рифленой рукоятке, сзади ударил гром.

Есть!

Темная фигура вытянулась во весь рост. Из разжавшихся пальцев выскользнул черный револьвер.

Эраст Петрович в два прыжка пересек комнату и подхватил с пола оружие. Взвел курок, на всякий случай попятился.

Белоглазый лежал ничком. Посреди спины набухало мокрое пятно.

Сзади раздался топот, но коллежский асессор не обернулся — узнал короткие шажки Масы.

Сказал по-японски:

— Переверни его. Только осторожней, он очень опасен.

За сорок лет жизни Ахимас не разу не был ранен, очень этим гордился, но втайне страшился, что рано или поздно везение кончится. Смерти не боялся, а ранения — боли, беспомощности — да, страшился. Вдруг мука окажется невыносимой? Вдруг он утратит контроль над телом и духом, как это много раз на его глазах происходило с другими?

Больно не было. Совсем. А вот тело слушаться перестало.

Перебит позвоночник, подумал он. Граф Санта-Кроче на свой остров не попадет. Мысль была будничная, без сожаления.

Потом что-то произошло. Только что перед глазами были пыльные доски пола. Теперь вдруг оказался серый, затянутый по углам паутиной потолок.

Ахимас переместил взгляд. Над ним стоял Фандорин с револьвером в руке.

Какой нелепый у человека вид, если смотреть снизу. Именно такими нас видят собаки, червяки, букашки.

— Вы меня слышите? — спросил сыщик.

— Да, — ответил Ахимас и сам удивился, какой ровный и звучный у него голос.

Кровь лилась не переставая — это он чувствовал. Если ее не остановить, скоро всё кончится. Это хорошо. Надо сделать так, чтобы кровь не останавливали. Для этого нужно было говорить.

Лежащий смотрел пристально, будто пытался разглядеть в лице Эраста Петровича что-то очень важное. Потом заговорил. Скупыми, ясными предложениями.

— Предлагаю сделку. Я спасаю вам жизнь. Вы выполняете мою просьбу.

— Какую просьбу? — удивился Фандорин, уверенный, что у белоглазого бред. — И как вы можете спасти мне жизнь?

— О просьбе после. Вы обречены. Спасти могу только я. Вас убьют ваши же начальники. Они вас вычеркнули. Из жизни. Я не смог вас убить. Другие сделают это.

— Чушь! — воскликнул Эраст Петрович, но под ложечкой противно засосало. Куда подавалась полиция? Где Караченцев?

— Давайте так. — Раненый облизнул серые губы. — Я говорю, что вам делать. Если вы мне верите, то выполняете просьбу. Если нет — нет. Слово?

Фандорин кивнул, заворожено глядя на человека, явившегося из прошлого.

— Просьба такая. Под кроватью портфель. Тот самый. Его никто искать не будет. Он всем только мешает. Портфель ваш. Там же конверт. В нем пятьдесят тысяч. Конверт отошлите Ванде. Сделаете?

— Нет! — возмутился коллежский асессор. — Все деньги будут переданы властям. Я не вор! Я чиновник и дворянин.

Ахимас прислушался к тому, что происходило с его телом. Кажется, времени остается меньше, чем он думал. Говорить становилось все труднее. Успеть бы.

— Вы никто и ничто. Вы труп. — Силуэт сыщика начинал расплываться, и Ахимас заговорил быстрее. — Соболев приговорен тайным судом. Императорским. Теперь вы знаете всю правду. За это вас убьют. Государственная необходимость. В портфеле несколько паспортов. Билеты на парижский поезд. Отходит в восемь. Успеете. Иначе смерть.

В глазах потемнело. Ахимас сделал усилие и отогнал пелену.

Соображай быстрей, поторопил он. Ты умный, а у меня уже нет времени.

Белоглазый говорил правду.

Когда Эрасту Петровичу это стало окончательно ясно, он покачнулся.

Если так, он — конченый человек. Лишился всего — службы, чести, жизненного смысла. Негодяй Караченцев предал его, послал на верную смерть. Нет, не Караченцев — государство, держава, отчизна.

Если остался жив, то лишь благодаря чуду. Точнее Масе.

Фандорин оглянулся на слугу. Тот таращил глаза, приложив руку к ушибленному виску.

Бедняжка. Никакая голова, даже самая чугунная, такого обращения не выдержит. Ах, Маса, Маса, что же нам с тобой делать? Связал ты свою жизнь не с тем, с кем нужно.

— Просьбу. Обещайте, — едва слышно прошептал умирающий.

— Выполню, — нехотя буркнул Эраст Петрович. Белоглазый улыбнулся и закрыл глаза.

Ахимас улыбнулся и закрыл глаза.

Все хорошо. Хорошая жизнь, хороший конец.

Умирай, приказал он себе.

И умер.

Глава последняя, в которой все устраивается наилучшим образом

Вокзальный колокол ударил во второй раз, и локомотив «эриксон» нетерпеливо засопел дымом, готовый сорваться с места и побежать по сияющим рельсам вдогонку за солнцем. Трансевропейский экспресс «Москва — Варшава — Берлин — Париж» готовился к отправлению.

В спальном купе первого класса (бронза — бархат — красное дерево) сидел мрачный молодой человек в испачканном, порванном на локтях кремовом пиджаке, невидящим взглядом смотрел в окно, жевал сигару и тоже попыхивал дымом, но, в отличие от паровоза, безо всякого энтузиазма.

Двадцать шесть лет, а жизнь кончена, думал отъезжающий. Всего четыре дня назад вернулся, полный надежд и сил. И вот вынужден покидать родной город — безвозвратно, навсегда. Опороченный, преследуемый, бросивший службу, изменивший долгу и отечеству. Нет, не изменивший, это отечество предало своего верного слугу! Хороши государственные интересы, если честного работника сначала превращают в бессмысленный винтик, а потом и вовсе собираются уничтожить. Читайте Конфуция, господа блюстители престола. Там сказано: благородный муж не может быть ничьим орудием.

Что теперь? Ославят, выставят вором, объявят розыск на всю Европу.

Впрочем, вором не выставят — про портфель предпочтут не поминать.

И в розыск тоже не объявят, им огласка ни к чему.

Будут охотиться, рано или поздно найдут и убьют. Трудно ли найти путешественника, которого сопровождает слуга-японец? А куда Масу денешь? Один он в Европе пропадет.