Записки капитана флота - Василий Головнин

С половины марта губернатор позволил нам ходить прогуливаться по городу и за городом; водили нас в неделю раза два часа на четыре в сопровождении пяти или шести человек солдат императорской службы, содержавших при нас внутреннюю стражу, и трех или четырех княжеских солдат под распоряжением одного из переводчиков. Кроме сего, так сказать, конвоя, ходили с нами по нескольку человек работников, которые несли чайный прибор, сагу, маты для сидения, а нередко и кушанье, ибо иногда мы обедали в поле. Сверх сего, от города назначался полицейский служитель, которого должность состояла в том, чтобы он шел впереди и показывал дорогу. Японцы водили нас иногда версты за четыре от города на горы и вдоль морского берега.

Мы тотчас приметили, что отбиться от них нам нетрудно было бы их же собственным оружием (военные японцы всегда носят за поясом по сабле и по кинжалу; даже когда они и дома сидят, то одну саблю только снимают, а кинжал редко; если же когда и вынут его из-за кушака, а понадобится им хотя на одну минуту выйти на двор, тотчас опять берут, словом – без кинжала ни на минуту), но дело в том состояло, куда после деваться, и потому мы решились ожидать случая, не попадется ли нам у берега большая лодка, на которой, отбившись от японцев, могли бы мы уехать, для чего просили мы их водить нас гулять вдоль берега и запасенную нами провизию всегда таскали с собой. Но господин Мур, подозревая наше намерение, упрашивал японцев не ходить далеко от города под видом, что у него болят ноги.

В последних числах марта переводчики и караульные наши опять начали поговаривать о переводе нас из тюрьмы, и что дело стоит только за некоторыми переправками в назначенном для нас доме. А скоро после Кумаджеро приступил к господину Муру, чтобы он сделал рисунок нужного места на русский образец, дабы японцы могли нам этим услужить в новом нашем жилище. Мы смеялись таким их затеям и уверяли их, что в этом разности большой не будет, если они сделают место сие и по-своему, но Кумаджеро непременно хотел иметь рисунок и наконец получил оный. После мы узнали, что Кумаджеро не шутил: нужное место японцы сделали по чертежу господина Мура.

Первого апреля с утра японцы начали переносить наши вещи в дом, а после обеда повели нас в замок и представили буньиосу, который в присутствии всех знатнейших чиновников города сказал нам, что теперь переводят нас из тюрьмы в хороший дом, в коем прежде жил японский чиновник, и что содержать нас станут гораздо лучше прежнего, а потому мы должны жить с японцами как с соотечественниками (или, по переводу Алексея, как со своими земляками) и братьями. С тем нас и отпустили.

Описание нового нашего жилища и содержания. – Причины, заставляющие нас уйти. – Г-н Мур остается непреклонным, становится нашим врагом и делается для нас еще опаснее прежнего. – Мы его обманываем и уходим.

Из замка пришли мы прямо в назначенный для нас дом, который находился против самых южных ворот крепости между валом и высоким утесом, под коим расположена средняя часть города. Стоял он посредине обширного двора, окруженного высокой деревянной стеной, с рогатками, наверху оной поставленными. Двор сей был разделен пополам также деревянной стеной: одна половина, ближняя к утесу, была назначена для нас, тут стояли три или четыре дерева и несколько пучков тростника, что все вместе японцы называли садом, когда показывали нам прелести нового жилища нашего, а лужу, в одном углу двора бывшую, именовали озером, находившейся же в ней куче грязи давали имя острова.

Сообщение с нашего двора, или сада (говоря согласно с японцами) на другой двор было посредством небольших ворот, которые всегда находились на замке. Они отпирались только тогда, когда начальник сангарских войск или их дежурный офицер приходили осматривать наш двор или когда нас водили гулять. Да еще по ночам, от захождения до восхождения солнца, каждые полчаса караульные наши ходили дозором и осматривали вокруг всего двора, а с другого двора ворота были на дорогу подле самого вала и запирались только на ночь.

Дом наш по направлению средней стены также был разделен пополам деревянной решеткой, так что одна его половина находилась на нашем дворе, а другая на другом: в первой из них были три комнаты, разделяющиеся между собою ширмами, а во второй за решетками в одной части содержали караул при одном офицере солдаты сангарского князя, которые могли сквозь решетку нас видеть. От них к нам была дверь, но всегда на замке, солдаты сии были вооружены, кроме саблей и кинжалов, ружьями и стрелами, и офицер их почти беспрестанно сидел у решетки, смотря в наши комнаты. Подле сей караульни, рядом с ней, также за решеткой, находилась небольшая каморка, в которой сидели посменно по два человека императорских солдат, коих настоящая караульня была за сей каморкой. Они также могли видеть все, что у нас делалось, притом от них к нам дверь только на ночь запиралась, но они и ночью по нескольку раз сначала к нам приходили, а днем бывали у нас очень часто. Далее же за комнатами караульных в том же доме находились горницы для работников, кухня и кладовая.

На нашей половине около дома была галерея, с которой мы могли через стену видеть к югу Сангарский пролив, противоположный берег Японии и мачты судов, стоящих у берега, а в щели стен видели и самые суда и еще одну часть города; к северу же видна была крепость и горы Матсмайские.

Город Матсмай стоит при большом открытом заливе и не имеет никакой гавани, но японские суда затягиваются к самому берегу и стоят за грядами каменьев, которые, останавливая волны, служат им защитой. В некоторых местах, по уверению японцев, глубина в малую воду простирается до 4 сажен, следовательно, достаточна для больших европейских коммерческих судов.

Теперь жилище наше во многих отношениях переменилось к лучшему, мы могли по крайней мере наслаждаться зрением неба, светил небесных и разных земных предметов, также свободно прохаживаться по двору и пользоваться прохладой ветров и чистым, не вонючим воздухом. Сих выгод прежде мы не имели, а сверх того, и пищу стали нам давать против прежнего несравненно лучшую. Но все это нас нимало не могло утешать, когда только мы вспоминали о последних словах буньиоса: он нам советовал жить с японцами как с братьями и соотечественниками, а о России не упомянул ни слова, чего никогда не случалось. Прежде, бывало, во всяком случае, расставаясь с нами, утешал он нас обещанием ходатайствовать по нашему делу и обнадеживал, что мы будем возвращены в свое отечество, а ныне уже и это перестал говорить, советуя нам японцев почитать своими соотечественниками. Что же это значило, как не то, что мы должны водвориться в Японии, а о России более не помышлять? Но мы тогда же решились и внутренне поклялись, что этому не бывать, и во что бы то ни стало, но мы должны или силой отбиться у японцев и уехать, буде лодка нам попадется на берегу, или потихоньку уйти ночью и завладеть судном. Впрочем, все мы, кроме господина Мура, единодушно положили: лучше умереть, но в Японии на всю жизнь не оставаться.