Сотворение миров. Авторский сборник - Ольга Ларионова

— На Матадор? — с какой–то мстительной радостью спросила Варвара, словно это было синонимом всего окаянства белого света с черной дырой в придачу.

— Ну а куда же? Наша Степуха была для них сущим отдохновением, жаловались еще, что форму теряют. А на Матадоре с них жирок–то спустят, это ведь планета–стадион, где шаг ступишь — в тренажер попадешь. Не знала? Спасибо хоть не занесли нашу землицу в Красную книгу, а то понаехало бы эмиссаров Галсовета, а они такие зануды… Так что будем тут управляться самостоятельно, благо теперь ни молний, ни смерчей, ни ворот этих с эпилептическим синдромом… Соскучимся.

— Тогда что не отпустили? — чуть ли не со слезами выдохнула Варвара. — Мне и без вашей скуки хоть с моста в реку…

Сусанина как ветром сдуло со скамьи — поддернул свои больничные, в голубую полосочку, брючки и присел на корточки перед девушкой, по–мальчишечьи заглядывая ей в глаза.

— Ну что ты, дуреха? Все живы — значит, все в порядке!

У Варвары потемнело в глазах. А он глядел прямо в лицо — и не почувствовал.

— Работой я тебя запугал? Зверь я, зверь и есть. Но ты ж у меня умница, даром что ведьма. Так что по шестнадцать часов ты у меня будешь колдовать ежеденно, а в остальном — проси, что хочешь.

— Космолет верните.

— Ну–у… С ним и связи–то не будет, аллюром идет, ни к одному промежуточному буйку не причаливая. Летяги обещали всех телят в сохранности доставить, это ж, наверное, самое дорогое, что когда–либо из космоса выуживали. А тот десантник, на котором стратеги прилетели, без экипажа стоит, на краешке космодрома проветривается. Штурмана с механиком на этот, улетевший, забрали, один первый пилот остался — вон сарай под виварий приспосабливает. Да Гришка Эболи в гипсе лежит. Так что работай себе потихонечку и жди, когда я тебе экспедицию за клетчатым тапиром организую. А пока… выходи–ка ты за меня замуж!

Варвара спустила ноги со скамейки:

— Да? И вместо Варвары Нореги будет Варечка Сусанина?

— А что? Меня это устраивает.

— Вы очень хороший человек, Евгений Иланович, — проговорила Варвара, подымаясь и одергивая свой старый лабораторный халатик. — Не дам я вам жизнь свою молодую погубить из–за меня — я ведь как коброй была, так коброй и останусь.

Она перешагнула через козла, дремавшего подогнув коленки, и пошла по тропинке, заменявшей пока улицу. Время от времени под ногами щелкало, выметывался здоровенный, с воробья, кузнечик и врезался в сухую траву со специфическим хрустом, точно кедровая шишка. Она шла прямо на солнце, жмурясь — то ли чтобы не ослепнуть, то ли чтобы не заплакать. Подумать только, первый раз руку и сердце предложили.

Первый раз в жизни!

И никакого восторга. Словно на каток пригласили. Нет, не получается у нее с обыкновенным человеческим счастьем. Где бы просто махнуть рукой и броситься ему навстречу, как в море с утеса; так вот нет, ей почему–то надо обязательно помедлить и призадуматься: не чрезмерна ли плата, когда за такое счастье надо обязательно поступиться частичкой себя?

Она шла мимо здешней унылой трапезной, и мимо строящегося вивария, и мимо штабелей безликих всепланетных блоков, и неприкаянно твердила: почему, почему, почему для того, чтобы стать счастливой, надо перестать быть самой собой?..

Это нечаянное и окаянное открытие мучило ее, как рыбья кость, и надо было остаться наедине с собой, повернувшись задом ко всей окопавшейся на Степухе цивилизации, чтобы в горестном одиночестве переболеть им, как свинкой или скарлатиной, а выздоровев, стать до последней клеточки прежней Варварой. За это возвращение она уже заплатила десятикратную цену — рассталась с человеком, который был из тех, что дважды на жизненной тропочке не встречаются. И ведь как чувствовала там, в метеостанции, выпотрошенной ураганом и захлестнутой злобной желтой пеной, что это преддверие счастья и останется для нее на всю жизнь самым–самым…

Она тряхнула головой, упрямо отбрасывая это воспоминание. Все осталось там, на берегу. Жаль только, что там осталось и море. Очень недоставало воды. Сейчас она поняла, что именно тянуло ее сюда, за черту уже обжитой земли, навстречу заходящему солнцу, уже коснувшемуся подбородком краешка поджаристо–золотой осенней горы: в густом закатном свете можно было выкупаться. Он был так плотен, так веществен, что тело, подставленное прохладным янтарным лучам, словно теряло вес. Стараясь не упустить солнце, она взбежала на пригорок — и досадливо фыркнула: на наспех сколоченной изгороди восседал кто–то длинный и нелепый, каким только может быть высокий мужик, взгромоздившийся на тоненькую жердочку. На фоне медного солнечного диска беспомощно топорщилась куцая курточка, а широкополая соломенная шляпа была, вероятно, заимствована у пугала. Петрушка? Нет, этот сегодня уже пытался ее развлечь. Келликер? Похоже, он. Все они сговорились опекать и утешать ее со всей неуклюжестью и искренностью. Сейчас он приподнимет шляпу и каркающим голосом пригласит на жареную печенку перистого удава. Поклонник средневековой кухни…

Она чуть было не свернула с тропинки, но вовремя вспомнила, что прежняя Варвара легко и насмешливо шла навстречу кому бы то ни было. Легко и насмешливо отшучивалась. Легко и насмешливо оставляла позади все — и случайное, и дорогое.

Она снова тряхнула головой и ускорила шаг. Сидевший на изгороди шляпу не приподнял и развлекать девушку явно не собирался. Она прищурилась, стараясь притушить ресницами бьющее прямо в глаза солнце, и только тут поняла, что это не Келликер.

Это был Гюрг.

Лабиринт для троглодитов

* * *

Бесшумно перебирая ледяные скобочки трапа, Варвара спустилась с грузового горизонта и мягко спрыгнула на гулкий металлический пол, в очередной раз радуясь тому, что ее не заставили обуться в тяжеленные экспедиционные ботинки.

— Мороз–воевода дозором… — пробормотала она и тут же сморщила нос — нет, не свои это были владения; И тут, и тем более там, за бортом. Тем внимательнее надлежало быть с дозором.

Она заглянула в кубрик, откуда доносился семиголосый храп. Потолок едва светился золотисто–коричневым люминофором, и лица спящих выглядели одинаково загорелыми — чуть ли не до нигерийской черноты. На самом деле это было не так. Варвара сделала шаг вперед и очутилась в узеньком проходе между трехъярусными рядами коечных гнезд — слева шесть и справа столько же. Интересно, когда звучит сигнал тревоги или даже обыкновенный подъем, как это им удается не стукаться лбами в такой тесноте? Она поддернула обшлаг рубашки и глянула на часы: что ж, через один час и двадцать три минуты это можно будет проверить экспериментально.

Нижняя правая койка прогнулась и захрустела — это Сегура, первый пилот, вытягивался во весь рост. Если бы не эти два метра и двадцать сантиметров, Варвара никогда не усомнилась бы в том, что перед нею — самый благовоспитанный и застенчивый житель страны Восходящего Солнца. Гармоничность образа разрушали габариты гризли и голос, напоминающий охрипшего бизона.

Его сосед, Кирюша Оленицын, несколько уступал космолетчику в росте, но был развесист и розов, как цветущая яблоня. В бронзовом освещении он казался старше на добрый десяток лет.

Медбрат Дориан, на дневном свету белый, как Пьеро, и во сне выглядел печальным и сосредоточенным. Мумия бездушная, вот он кто. Варвара всегда считала себя — и не без основания — натурой замкнутой и мрачноватой, но по этим качествам Дориан давал ей все сто очков вперед. Четвертым на этой стороне был Петрушка, уже успевший истосковаться по своему серому козлику. Богатейшая мускулатура, пожалуй, слишком великолепная для спортсмена–любителя, делала его похожим на фавна, но эта аналогия разом улетучивалась, стоило только взглянуть на его рыжие патлы. Если прибавить сюда вечную немного смущенную улыбочку, то больше, чем на лешего–подростка, он не тянул. За что Варвара его и любила.

Нижнюю койку слева отвели Грише Эболи, которого кое–кто поддразнивал «принцессой Эболи», и Варвара все не удосужилась поинтересоваться, а что бы это значило. Гриша — беда и забота всего экипажа: только две недели как из госпиталя, и хотя всемогущая Манук гарантировала его стопроцентное выздоровление, вид у него после всей мануковской интенсивной терапии был бледнее некуда.

Над Гришей сладко посапывал Сусанин, они с Сегурой — два сапога пара. Самозванный начальник экспедиции, которую никто не посылал, — просто погрузились в кораблик стратегов, брошенный на время отпуска на тамерланском космодроме, и полетели. А кто бы на их месте не полетел?

И третья полка, с высоты которой никаких звуков не доносится. Скульптурный профиль. Какое неподвижное, чужое лицо! Каково–то тебе в рядовых, командор? Она приподнялась на цыпочки, вглядываясь все пристальнее и пристальнее, не то пытаясь распознать что–то ускользнувшее от нее, не то испытывая собственную твердость духа. Твердость оказалась хоть куда. «Для меня вы все равны, все удалы, все умны, всех я вас… гм… люблю сердечно…» Что–то изменилось в застывшем лице, стало напряженнее, как от внутренней боли. Варвара беззвучно ахнула — как же это она забыла, что нельзя пристально глядеть на спящего! А что, если и он, в свою очередь, будет так же спокойно и холодно разглядывать ее? Ведь через день–два настанет и его черед стоять на вахте!