Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

усеянное битыми бутылками, обрывками тросов, рваным бурым железом.

Оказавшись под складом, я взглянул на часы.

Полночь.

2

Охрану лаборатории Гарднера несли китайцы.

Не думаю, что причиной служила более высокая сопротивляемость адентиту; скорее всего в принципах Мелани не последнюю роль играл этот — нанимать только надежных людей. Китайцы без размышлений пустили бы в ход оружие, появись я над водой хоть на мгновение.

Под складом я выплюнул загубник.

Несло гнилью и ржавчиной. Металлическая лесенка прогибалась под ногами, но легко выдержала мой вес. Я уперся плечом в люк, и он поддался. В тесном темном тамбуре я скинул акваланг и отстегнул груз, оставив на поясе нож и пластиковый мешок с термосом. Резиновые перчатки оказались тонкими, я боялся, что порву их, возясь с замком, но прочность перчаток превзошла мои ожидания. Толкнув дверь, наконец негромко скрипнувшую, я увидел длинный плохо освещенный коридор, заканчивающийся широкой дверью, несомненно, запертой снаружи. В коридоре было прохладно, по металлическим дверям стекали мутные капли конденсата. Нажав тяжелый рычаг, я открыл массивную дверь.

В камере сразу вспыхнул свет.

Иней на белых стенах, на боковых полках, на потолке.

Морозный воздух кольнул ноздри, термометр показывал минус четырнадцать.

В камеру свободно могли войти несколько человек, сюда быка можно было ввести. На металлическом заиндевелом полу, в плоском пластмассовом ящике, похожем на огромный поднос (два на два метра), возвышался бесформенный серый горб, густо покрытый поблескивающими кристалликами инея. Я медленно протянул к нему руку и тут же ее отдернул, потому что сверху метнулась тень.

Я выругался. Меня испугала тень собственной руки.

Отвернув голову в сторону, стараясь не дышать, уклоняясь от летящей из‑под ножа ледяной крошки, я несколько раз ударил по смерзшейся, как бетон, массе. Нож соскальзывал. Зато потянуло мерзким запахом, к счастью, укрощенным низкой температурой. Что‑то такое я уже испытывал… Нуда… В Бэрдокке, где мы охотились за секретами непокладистых фармацевтов…

Попробуем с краю.

Это была верная мысль.

Через несколько минут я до отказа набил термос зелеными и бурыми кристалликами льда и этой мерзко пахнущей дряни. Таким количеством инфицированного вещества, подумал я, можно убить крупный город. Зачем это Джеку? Зачем шефу? Продать, как всякий другой товар?

Помня наставления Джека, я оставил резиновые перчатки и нож на полке.

Закрывая камеру, усмехнулся. Представил лицо сотрудника лаборатории, вдруг наткнувшегося на чужие резиновые перчатки и нож. Впрочем, у меня тоже вытянулось лицо, когда я увидел на покрытой эмалью двери холодильника черное крохотное солнце. Как нехороший намек. Тонкие лучи извивались клубком могильных червей. В рисунке было что‑то непристойное. Казалось, человек, рисовавший глоубстера, беспрестанно оглядывался.

Я вернулся в тамбур, запер замок, натянул на плечи акваланг и осторожно скользнул в мутную воду.

3

Я плыл метрах в двух от поверхности, меня это устраивало.

Подводное безмолвие, печальные лунные отсветы. Я знал, что пролив должен быть наполнен жизнью, что рядом, внизу, и там, впереди, и там, за мной, — везде что‑то должно двигаться, мерцать, охотиться. Но ничего такого не видел. Я даже завис на мгновение над невидимым дном, медленно поводя руками, чтобы сохранять глубину. Странное мерцание, отмеченное в глубине, явно не было вызвано отсветом луны или игрой прожекторов. Призрачные световые кольца вспыхивали, росли, ширились, захватывали все вокруг, сливались в гигантское светящееся колесо, которое, раскручиваясь, уходило в безмерность, в зыбкую смуту вод. Я не думал, что на фоне этого свечения меня могли заметить с патрульного катера, но все же торопливо нырнул глубже, прямо в центр этого пульсирующего, раскручивающегося колеса.

Не знаю, что это было.

Я начал различать каждый камень, наносы ила, ракушки на приблизившемся дне. Этого не могло быть, я не знаю источников света, способных озарять такие глубины, тем не менее я отчетливо видел каждый заиленный камень, плоские ракушки, морскую звезду, обрывки черных, будто побывавших в огне, водорослей. Все это было так необычно, что я ничуть не удивился, увидев впереди… силуэт человека…

Нет, я облегченно вздохнул.

Осьминог.

Всего лишь осьминог.

Человек не может прогуливаться по дну пролива, а осьминог прогуливался. Он медлительно брел, опираясь на длинные боковые руки. Неуклюжее тело провисло между ними. Осьминог действительно напоминал плечистого человека. Уродливого, но все же человека. Правда, шел он странно. Его раскачивало, мотало из стороны в сторону. Я не чувствовал течения, течения здесь не было, но осьминога действительно мотало из стороны в сторону.

А потом он упал.

Зависнув над осьминогом, я включил фонарь.

Луч света прошелся по бурым заиленным камням и высветил белесоватое тело.

Он уснул?

Опустившись на самое дно, я дотронулся рукой до скользкого щупальца.

Осьминог — живучая тварь, его не просто убить, но этот явно сдох. Причем сдох сразу, внезапно. Не думаю, что от испуга, я не мог его испугать. Тем не менее он сдох. Он никак не реагировал на мои прикосновения.

Найдя плоский камень, я перерубил щупальце и сунул безжизненный обрубок в пластиковый мешок. Пусть Джек поломает голову и над этим. Я выложу перед ним свой улов, а потом, черт побери, торжественно пожму руку. Нечего ему заноситься. Мы делаем общее дело. Я не позволю Джеку уклониться от рукопожатия.

Я рванулся наверх.

Мне не хотелось больше оставаться в подводном мире, освещаемом лишь гигантским пульсирующим световым колесом.

Глава седьмая

1

Я проснулся за полдень.

Телефон был отключен. Наверное, это сделал Джек.

Зеркало на стене отразило осунувшееся темное лицо. Море отбирает массу энергии, Отис опять меня не узнает, подумал я. Зверски хотелось есть. Подойдя к окну, я увидел низкое, грозное, затемненное зноем небо. Но я был жив… Вялая листва покрывала крыши и землю. Но меня не бросало в жар… Зной источал бессмысленный, иссушающий жар. Но я не чувствую никакой эйфории… А ведь адентит развивается очень быстро. Возбудитель попадает на кожу и часа через три щеки начинают пылать. Ты много говоришь. Ты начинаешь нести восторженную чепуху. Ты всех любишь. Ты знаешь, что мир создан для любви и дружбы, мир вечен, а все другое не имеет значения. А потом ты быстро засыпаешь. За столиком ресторана, в ванне, в спальне, в кино, на улице. Не имеет значения — где. Выбор от тебя не зависит.