Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

– Мы, – уронил побледневший мотылек, – сейчас вынесем. – В ее прихожей среди зеркал стояли свежие цветы.

Через пятнадцать минут она примчалась ко мне – извиняться.

– Вы так смотрели!.. Это мы нечаянно. Вообще мы очень чистоплотные. Не подумайте.

По ней видно было, что она аккуратистка – спору нет.

– Возьмите, пожалуйста, это вам маленький чешский подарок, мы недавно приехали из Праги… – она вложила в мою ладонь красочный шоколадный орех.

Я поблагодарил и закрыл дверь – вид у меня временами и вправду бывает зловещий.

В квартире № 2 живут двое с ребенком – тем самым мальчуганом из-за стенки. Оба – приезжие. Это чувствуется по тихому житью-бытью, отстраненности и погруженности в себя. Он – простой белобрысый паренек, ниже ее ростом, по виду – настырный. Она – высокая небрежная брюнетка. Гостей не водят, только вдвоем. Втроем теперь.

Каждый день в районе полудня она выходит с малышом гулять в парк. В это время я стараюсь не выходить из квартиры, чтобы не пересечься. Она также старательно избегает меня. Самое неловкое – встретиться во время пробежки в парке: и она, и я не знаем, куда сунуть взгляд. В итоге делаем вид, что не заметили друг друга, или стыдливо сворачиваем на разные тропинки.

Скованность и напряжение возникли между нами с первой же встречи. Ехали в лифте, не проронили ни слова – с тех пор так и пошло. «Здравствуйте», – вылетает каждый раз вопреки. Ни имен друг друга не знаем, ни кто откуда. Вот сегодня опять ехали с этим пареньком в лифте. Молча ехали, потерявши голос, отсчитывая двадцать один злосчастный этаж, ругая себя за идиотическую замороженность.

В этом виноват только я – ребята ни при чем. Тех – двое, этих – трое. Я – один. После Веры никого не было. Два года! Эти не застали ее. Те застали, но уже не помнят.

Окруженный парами и любовью, я сторонюсь себя на людях. Странное, наверное, зрелище: приходит один, выходит один, выносит мусор один, идет с пакетом еды один. Высокий, спортивный. Ни разу с девушкой.

Однажды ехал в лифте с горшочком алоэ – соседи № 2 старались смотреть в стену. Другой раз – с новым стулом.

Да, они видели меня с людьми. С мамой – она прилетала в гости. С грузчиком – он привез мешок картошки, вместе ворочали до двери: поддавшись на зазывное объявление о «свежей картошечке с доставкой на дом», я заказал сдуру целый мешок – 33 килограмма, половина оказалась порченой.

Мне хочется сказать что-то о себе соседям № 2. Развеять миф о нелюдимости.

Например, поинтересоваться наконец: «Мальчишка… А как зовут?» И сказать обязательно: «И у меня пацан. Нет, живет не здесь». И поставить аккуратную точку.

Одно время хотел было добавить: «Развелся». Но потом понял, что наличие ребенка, а значит, возможно, и жены добавит веса и пространства для фантазии моей позиции.

Пока не сказал, пока глотаю воздух. Скажу. Тогда и ходить, и бегать, и жить будет легче. Не вечно же прислушиваться, выходя. Или делать паузу в пять минут, когда снаружи хлопнула дверь тамбура, а ты опаздываешь. Или ругать лифт, когда он вдруг задерживается с неприличным опозданием. Потому не судите меня слишком строго, соседи. Живи я не один, я давно и с радостью бы познакомился с вами и явно перекидывался бы беззаботным словом, без каменных и зверских морд уж точно. И шумел бы в тамбуре – такой нрав. И кричал бы у лифта: «Что купить, ты говоришь, два лимона?» И выходил бы на общий балкон – посмотреть на город с высоты двадцать первого этажа, полюбоваться небом, встретить рассвет, ради которого просыпался рано утром, как только переехал, когда были вместе с Верой.

А так – затравленно вхожу-выхожу. Сам на себя уже гляжу с подозрением – человек в футляре. Тяжелый, боязливый, мутный. Почему один? Так не бывает.

Все бывает. С теми, кто с Верой пересекся, – все бывает. С теми, кто пересекся со мной, – тоже бывает все.

5

Несколько маленьких радостей у меня есть в ночи.

Одна – ночные полоски света на потолке. Они появляются и расходятся пучками. Заглянули к тебе в гости, побежали-побежали вместе с неопознанными летающими объектами вовне. И исчезли – ночные солнечные зайцы.

Это из детства гости. То немногое, что пришло из детства, продравшись сквозь года и города. Мы в Кызыле на третьем этаже жили. Машина ночью проехала, и у тебя по стенам и потолку полоски света в разные стороны, из-за штор. По-домашнему так, приятно, словно по голове тебя ласково погладили.

В Петербурге когда впервые увидел – не поверил. Не было никогда, и вдруг – на тебе! Откуда? Внизу торговый центр, машин нет. По крыше только если? Катаются, светят фарами: «Приказано передать привет!»

Или компания за окном прошумела – смех, гомон, женские пьяненькие крики. Накатилось, как волна, и смолкло. Только эхо в ушах осталось. Как в том же Кызыле двадцатилетней давности, когда на улице – люди с празднеств, погуляли, хохочут. Или в курортном городке каком благоухающей ночью под окнами пансионата.

В Петербурге эти компании – редкость. Как те полоски света на потолке. Услышу перед сном – на локте привстану. Идут внизу, шумят, радуются. Если песню затянут – совсем праздник. Сам радуюсь за них всегда.

Или поднимешься ночью в бессонной полудреме, к пластиковому окну подойдешь, ручку повернешь, раскроешь его, широкое, и носом острый воздух вбираешь. Свежо так сразу, сладко. Ни пылинки, ни камня, ни кристаллика мегаполиса. Только аромат простора, земли и почему-то сена. Вдыхаешь, надышаться не можешь. Будто в далекой деревне детства очутился. Воды попил. Ночью на крыльцо вышел. На звезды рассыпанные посмотрел…

Правда, после недавней поездки в родные края не очень тянет к окну. Нотки тревоги появились в этом ночном петербургском воздухе. Нотки растерянности.

6

Для меня важно было пройти пешком этот путь.

Дорога от поворота на трассе до деревни, где ждал отец.

«Позвони, как подъезжать будешь, – я встречу», – написал он, когда я ехал на автобусе из Красноярска.

Не стал звонить. Мне важно было ногами пройти эти два километра, ощутить их, поцеловать эту землю, по которой шлепал я каждое лето многие годы, приезжая в детстве на каникулы из Кызыла. Спроси меня – что твое счастье? Вот эти два километра и назову, когда поутру, солнце не вышло, сквозь туман торопишься от своротка к бабушке и дедушке, пьяный от забытых деревенских запахов, обгоняешь маму – последний рывок!

Десять лет я не был в Успенке.

Десять лет назад ушла из жизни бабушка, перед нею – дед. Десять лет мы сдавали дом в бесплатную аренду – лишь