Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - Мариан Ткачёв

Судьба нередко его подвергала большим или малым напастям, начиная с его военного детства, но однажды она засовестилась и оделила его поистине божьим даром – супругой Инной Ивановной. О ее преданности, самопожертвовании и доброте можно писать и писать. Она заслуживает своей особой истории. Ее умелые, заботливые руки выпустили в жизнь сотни и сотни маленьких человечков, и среди них было немало писательских детей и внуков. Уже издавна повелось, когда в писательской семье возникала такая ситуация, тотчас звонили Ткачёву. Для тех, кто не знает, скажу: Инна Ивановна была врачом-акушером.

Думалось, при такой надежной опоре, как жена, плюс воля самого Марика, все опасное останется позади, и жизнь наладится, пусть и с определенными ограничениями. Когда я его навещал, мы беседовали и даже выпивали, как в старые добрые времена, ну разве что теперь дозы были весьма не велики – рюмка, от силы две. И почти ни слова о болячках. Меня он, как правило, провожал квартала два. И все же это случилось. По словам Инны, он ушел от нас так же достойно, как и жил. А не прошло и полугода, Инна ушла сама, попав в автокатастрофу, в которой погибла она одна, остальные уцелели. Люди верующие говорят: она присоединилась к любимому человеку.

Октябрь 2007 года.

От ЦДЛ до Ханоя

Аркадий Арканов:

Сам я попал в ЦДЛ в 1963 году, когда стал сотрудничать с журналом «Юность» и стал ходить в ЦДЛ обедать. Марик уже был там.

Центральный дом литераторов – это было уникальное место. Есть люди прямо противоположных мне взглядов, и до сего дня противоположных, но это не значит, что мы при встрече с этим человеком начинаем орать друг на друга, как иногда бывало и в ЦДЛ. Бывает сегодня, сталкиваемся с этими людьми и вспоминаем ЦДЛ: совсем недавно человек, не являющийся моим приятелем, Саша Проханов, в одной из телевизионных передач в паузе мне говорит: «Ты знаешь, и для тебя, и для меня ЦДЛ был островом свободы». И это, наверное, так, своеобразным островом свободы во-первых, и во-вторых все-таки какого-то избранного, в хорошем смысле слова, общества как с той, так и с другой стороны.

В самое советское время, когда существовал Союз писателей СССР, был департамент при Союзе, который назывался Иностранной комиссией. И председателем этой комиссии мог быть человек разбирающийся в этом деле, но с определенными партийными установками. А сотрудники Иностранной комиссии были без исключения все абсолютно рафинированные, абсолютно образованные, абсолютно интеллигентные, знающие толк и четко выполнявшие свое дело, и люди там были поразительно интересные. Дружба моя со многими людьми начиналась там. И вот к таким людям принадлежал Марик. Я там познакомился и очень близко дружил с ныне покойным Владом Чесноковым, Миррой Солганик. Все они были совершенно феноменальные люди, с которыми можно было разговаривать на любую тему, при этом они были не просто специалисты, знавшие свой язык и выполнявшие то, что им нужно было делать – встречать иностранные делегации или ехать куда-то за границу при нашей делегации и быть переводчиками. Они могли консультировать наших переводчиков, которые переводили какие-то произведения на наш язык с другого языка, с ними можно было говорить буквально обо всем, и разговоры о том, что все работающие в Иностранной комиссии на прицеле у КГБ, – абсолютная бессмыслица, с мой точки зрения.

Но и из этой категории людей удивительных, располагавших к себе и внешне, и внутренне, Марик тоже выделялся. Меня с Мариком познакомила Мирра, с ней я познакомился раньше. Причем познакомила случайно, мы с ней сидели, ели, и Марик присел за наш стол по какому-то делу, при этом извинившись раз пять, и Мирра нас познакомила. И дальше удивительное было дело, видимо, это было что-то взаимное, потому что вчера мы с ним познакомились, а сегодня я его увидел, и у меня было уже ощущение, что я могу с ним общаться и разговаривать как с близким человеком. Я не знаю, что это за качество было. Он был чрезвычайно рафинированным человеком, в самом высоком смысле слова, и это было предметом легких насмешек, а насмешки эти скорее подчеркивали его интеллигентность, которая была абсолютно естественной. Марик всегда к друзьям обращался: «Ваше превосходительство», но он сокращал: «Ваше-ство». Это было и иронично, и в то же время уважительно. К его манере изысканно выражаться мы всегда относились с легкой дружеской иронией. А потом начинали к друг другу обращаться именно в этой манере: «Позвольте передать вам изящный кусочек селедочки», «Вы не откажете в удовольствии налить вам стопочку». Это была очень заразительная ткачёвская манера, она не была надуманной, она была его естеством. Наверное, это относилось ко всему: воспитанию, такту, чрезвычайно профессиональному отношению к своему делу, чрезвычайно чистому и абсолютно сердечному отношению к друзьям. А с людьми, которые не входили в категорию его друзей, он оставался подчеркнуто вежлив, но можно было совершенно четко уяснить «ху из ху». Допустим, Марик должен был с кем-то пообщаться, он абсолютно нормально с ним общался, но, когда человек уходил, Марик присаживался снова за стол и говорил: «Ну, что, Ваше-ство, продолжим?» и было ясно, что если бы этот человек входил в круг друзей, то он бы уже давно сидел за столом и общался бы с нами в той же манере. Это был некий пароль взаимоотношений. Он даже заразил этим людей, в которых он был влюблен, перед которыми благоговел. Это уже стало манерой целого круга лиц, так или иначе причастных к ЦДЛ.

Вот Мирра Салганик – блистательный специалист в области английского языка, Влад Чесноков – безупречный переводчик и специалист в области французского языка, я понимал, как можно выучить европейский язык, но, как можно выучить вьетнамский, китайский или японский, не дано мне было понять, и до сих пор не могу понять, как можно овладеть этим языком, в котором есть набор неких звуков. Я знаю людей, которые могут иероглифы расшифровать, могут два-три выражения на уровне улицы сказать по-китайски, по-вьетнамски, по-японски, но все равно, я вижу, что это все-таки не знание языка. А у Марика был очень сильный уровень, я просто поражался, как можно изучить на таком уровне вьетнамский язык. Когда он разговаривал с вьетнамцами, которые приезжали в Советский Союз, или когда мы с ним оказались во Вьетнаме, когда он с ними разговаривал на их языке, было впечатление, что они не очень хорошо знают свой родной язык, по сравнению с ним. Если закрыть глаза и не знать, кто ведет беседу, точно можно сказать, что разговаривают два коренных жителя Вьетнама на своем родном языке. И это проникновение в суть языковую, в культуру и в свою профессию приводило к тому, что к нему вьетнамцы, писатели, не писатели, молодые, постарше, кто угодно относились как к гуру, они иногда задавали ему вопросы по истории вьетнамской литературы. Они, вьетнамцы, у него спрашивали, это же фантастика. Это изумляло и вызывало у людей, которые входили в круг друзей и близких знакомых Марика, восхищение, уважение и преклонение перед ним, в самом хорошем смысле этого слова.

Когда бывало уже много выпито, а Марик продолжал переводить, возникало безумное ощущение, что ты понимаешь по-вьетнамски. Это был абсолютно непрерывный поток общения и не так, как бывает, сначала он переговорил с ним, потом посмотрел на тебя и, подбирая слова, перевел на русский то, что сказал ему вьетнамец, а это было так: три человека сидели, один из них вьетнамец, и он беседовал с ним, одновременно беседуя со мной, было такое впечатление, что язык из одного переходил в другой и, когда ты отвечал, мгновенно вьетнамец, не понимая русского, благодаря Марику уже кивал тебе. Эта его великая способность во Вьетнаме оказала нам очень важную услугу. В творческой биографии Марика есть несколько переводов стихов Хо Ши Мина. А мы попали во Вьетнам в тот период, когда к Советскому Союзу во Вьетнаме, несмотря на то что мы были братья и т. д., относились как к ревизионистам, а Китай целиком владел уже их идеологией, это был 1967 год. Но мы должны были все равно дружить с вьетнамцами, несмотря ни на что. Китай был особое дело, но вьетнамцев нельзя было отдавать китайцам. Тем более всегда говорили, что вьетнамцы на переднем крае борьбы с империализмом, с американцами и т. д., мы всячески их поддерживали и вооружением, и чем хочешь, но в ответ мы все равно получали холодное отношение как к ревизионистам. Посольство наше во Вьетнаме было в осаде, их никуда не выпускали, они не знали, что вокруг происходит. Мы когда туда прилетели – это особое дело, как мы прилетали, как из большой делегации остались только мы двое.

Эта поездка готовилась загодя, я был не выездным никуда, и Борис Николаевич Полевой, который предложил мне поехать от журнала «Юность» с большой, высокой делегацией, говорит: «Доктор (он меня Доктором называл), вы поедете?»

Я говорю: «Поеду, если меня выпустят». Он говорит» «Но там воюют». Я говорю: «Мне все равно». Он говорит: «Ну вас выпустят, мы что-нибудь придумаем».