Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - Мариан Ткачёв

А вскоре я переехал в Москву и теперь бывал в Доме литераторов едва ли ни каждый вечер, сюда, в Дубовый и Пестрый залы стекалась едва ли не вся литературная молодежь Москвы. Писательский народ комплектовался за столиками по дружеским отношениям и литературным пристрастиям, я обычно тусовался, хотя тогда этот термин, если уже и входил в обиход, но еще не имел массового применения, словом, в основном общался с коллегами, группировавшимися вокруг журнала «Юность» и получившими на короткое время наименование «молодой литературы» и «исповедальной прозы». Однако в колоброжении цедеэловских вечеров компании тасовались между собой, точно колода карт, мешались и делились на новые компании, и в ходе таких брожений мы с Мариком однажды оказались за одним столом, познакомились и с этого дня началось наше доброе знакомство. Уже при начальном общении почти моментально обнаружилось, что под маской старомодной личности, хотел написать скрывается, да Марик и не думал маскироваться, бытует современнейший молодой человек, веселый, да не просто веселый, из тех, кому покажи палец, а наделенный тонким чувством юмора, более того, выяснилось, что Ткачёв – чистой воды одессит!

А для меня Одесса была особым местом на Земле. И дело не только в Бабеле, Ильфе с Петровым и других великих, выращенных этим городом. С Одессой связано полтора года моей жизни, и счастливых, и трагичных, изменивших мою судьбу. В юности после окончания Суворовского училища меня отправили в Одессу, а именно на Четвертую станцию, что на пути к Большому фонтану, если ехать знаменитым одесским трамваем, тогда еще открытые южные вагоны бегали по одесским же рельсам. Там, на Четвертой станции находилось учебное заведение, никак не вязавшееся, на мой, возможно ошибочный взгляд, с духом Одессы, а именно Краснознаменное пехотное училище имени Ворошилова. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что нахождение этого училища в столь самобытном городе не прошло для него бесследно, город наложил на, казалось бы столь не вяжущееся с юмором заведение свою фирменную печать. Мне думается, будто именно наше училище дало идеи и краски для самых остроумных анекдотов об армейских нравах. Так и тянет далее написать: «Помню, однажды наш командир батальона…» Но это уже другие истории. А пока я учился в городе, где в это время жил, заканчивал школу Марик, по воскресеньям и праздничным дням, отпущенный в увольнение, гулял по Дерибасовской, Французскому бульвару, по которым, возможно, в эти же часы проходил Марик и, возможно, наши пути пересекались в каких-то городских точках.

На первых порах нашего общения Одесса и стала одной из основных обсуждаемых тем. Марик рассказывал о забавных сценах, главными действующими персонажами коих были его Боря Бирбраир, Саша Калина и, разумеется, он сам. Например, в одной из них, они, уже подзаматеревшие, приехавшие на отдых в родной город, не то развлекаясь на пляже, не то решив подзаработать, уговорили ученого мужа Бориса написать работу по физике для абитуриента, поступающего в местный университет. Когда абитуриент предъявил плод Бориного творчества, на кафедре были потрясены, абитуриент был объявлен гением. Каков был финал, я, к сожалению, не помню. Что-то тоже очень смешное. Марик был превосходным рассказчиком. И я буду годами подталкивать Марика к писанию прозы. Но он только через многие годы напишет и издаст небольшой сборник рассказов «Всеобщий порыв смеха».

Другим героем его повествований был одесский футбол, и тот, что был связан со всесоюзным чемпионатом, я имею в виду знаменитый «Черноморец», и простой, где играли городские команды. Первенство Одессы, как говорят сами одесситы, это что-то! Одну из таких команд я наблюдал очень близко, ближе некуда, почти в упор. Это была наша училищная команда, в которой играли недавние футболисты одного из местных заводов. Уж не знаю, чем прельстил этих парней начальник нашего училища – фанат футбола, возможно блестящей военной карьерой, но многие из них поступили в заведение на Четвертой станции. Я бывал на матчах нашей команды, слышал незабываемые реплики штатских зрителей. «Паралитик тебе в ноги!» – кричали они училищному футболисту, когда у того в ногах оказывался мяч. Если наши проигрывали, а такое случалось частенько, их отвозили в степь и бедолаги саперными лопатками рыли траншею, как говорят в армейских анекдотах, от «забора до обеда». Потом приезжал генерал и вопрошал: «Ну, как, орлы, задерем таких-то?» «Задерем», – уныло обещали футболисты. А однажды я наблюдал, как гоняют мяч учащиеся духовной семинарии, было на что посмотреть. Ну если даже я набрался кое-каких впечатлений, то что же говорить о Марике, коренном одессите? По сравнению со мной он был богат, точно Крез. Сойдясь во мнении насчет одесского городского футбола, мы решили написать о нем развеселый и вместе с тем серьезный очерк. И наш замысел безусловно сулил интересные перспективы. Да и что может быть лучше работы, когда она связана с удовольствием. К тому же нашей работой заинтересовался очень популярный в те годы журнал «Юность», изъявил желание командировать нас в Одессу. Однако не вышло, что-то нам помешало, то ли я заболел, то ли Марик улетел во Вьетнам, – такова была его работа, а скорее вмешалось и то и другое, и наша затея отошла в разряд прекрасных неосуществленных идей, о которых потом вспоминаешь со светлой грустью и говоришь себе: а как было бы замечательно!

В 1966 году мы с Мариком и вовсе стали соседями, получив квартиры в доме, построенном Союзом писателей на улице Малой Грузинской. Это была двенадцатиэтажная башня, то есть она стоит и по сей день, и я по сей день в ней живу. В доме один подъезд – деталь для общения весьма существенная, – поднялся на двенадцатый прямо в домашних шлепанцах, и я у Марика. Спустился на десятый, и он у меня.

В нашем доме было много таких писателей, у кого до сих пор не было своего угла. Поэтому в первые дни и недели на всех этажах не затихали праздники, совместно отмечали и новоселье, и чьи-то дни рождения, и другие семейные даты, ходили из квартиры в квартиру. Когда же новоселы угомонились и в доме началась обычная рутинная жизнь, мы с Мариком обнаружили на своих балконах несметное число пустых бутылок – в те годы это был капитал. При виде этого богатства у нас с Мариком родилась идея: устроить на сданные бутылки как бы финальную пирушку, при этом не потратив ни копейки иных денег. К нам присоединился Георгий Семенов, живший тогда на этаже девятом, у него было свое скопище бутылок. Сдав свой товар, мы втроем с солидной вырученной суммой отправились на Тишинский рынок и закупили все, что нужно. К этому дню, так уж совпало, я приобрел длинный раздвижной стол, на нем-то все и состоялось. Разумеется, были приглашены гости, они в своих тостах оценили нашу практичность.

Кстати о ней, нашей практичности. Лично я всю жизнь был безнадежно непрактичен, но на сей раз обо мне позаботились люди практичные, когда я получил просмотровый ордер, они дали совет: сейчас же напиши заявление, проси установить телефон и, не откладывая, отнеси на телефонный узел, не получится, ничего не потеряешь, только лист бумаги. Я внял, написал и отнес еще до заселения в квартиру. Получилось! Вскоре после вселения обзавелся телефоном. У Марика не было таких советчиков, и он надолго остался без оного. И эта деталь, казалось. будто бы незначительная, но на самом деле, для нашего общения весьма важная, – мой телефонный аппарат какой-то срок обслуживал и Марика с его тогдашней женой, а заодно и его гостей, когда у тех возникала надобность в неотложном звонке или просто следовало вызвать такси. При необходимости что-то передать Марику тоже звонили мне. Эта ситуация порой вызывала путаницу, видимо, так родилось понятие об «испорченном телефоне», а порой и забавные моменты. Об одном из них я расскажу несколько позже.

Поднимаясь к Ткачёвым, я нередко заставал у них гостей. Так, однажды в доме Ткачёвых, назовем так их квартиру, состоящую из двух десятиметровых комнатушек, я увидел тех, кого до сих пор невольно воспринимал только лишь как литературных персонажей из устных рассказов Марика. Однако они оказались самыми натуральными, как говорят, из плоти и крови, – Борисом Бирбраиром и Александром Калиной. Они тотчас стали для меня Сашей и Борей. Саша уже давно обитал в Москве, слыл видным специалистом в своем, кажется, холодильном деле, был импульсивным, надеюсь, таков он и по сию пору, и немного чудаковатым, как и полагалось земляку и другу Марика. Так он, соответствуя образу рассеянного ученого, отправился на конференцию, проходившую в Якутске, в легком пальто, более напоминающем плащ, а морозы там, в Якутске, стояли под сорок градусов. Если сложить в мозаику то, что я слышал от него самого, и то, что говорили о нем, то получится грустная картина из жизни Калины в нашей стране тех лет: он фонтанировал ценными техническими идеями, но в его отечестве они были или неосуществимы, или попросту не нужны, и тогда Саша увез их в Соединенные Штаты. Там он, работая в одной из фирм в Хьюстоне, будет поражать американцев, перешедших давным-давно на электронику, виртуозным владением архаичной логарифмической линейкой, собирая на свои «сеансы» едва ли ни всех сотрудников фирмы. Потом Саша откроет в Калифорнии свою крупную международную фирму, а с началом перестройки им будут восхищаться наши газеты. Неповторим в этой триаде и Борис Бирбраир, – видный физик-теоретик, ведущий в ту пору совместные работы с академиками Мигдалом и Александровым. Он наезжал к Марику из Гатчины, где и по сей день находится научно-исследовательский институт, останавливался у Ткачёвых. Острый ум у Бори сочетался с потрясающим простодушием. Он явно полагал, что все остальные разбираются в его науке так же основательно, как и он сам, только посвятили жизнь иному роду деятельности. Помню, как-то на одном из застолий у Марика наши места оказались рядом. Мы вместе со всеми чокались, пили, закусывали и весело болтали, и вдруг Борис, чем-то задетый, повернувшись ко мне, живо спросил: «Как ты думаешь? А что, если…» Он выпалил что-то совершенно непонятное; я так и сказал: мол, я ничего не понял. Он не поверил: «Ну как же?» – и, выхватив из кармана авторучку, начал писать какие-то формулы на бумажной салфетке, прорывая ее мягкую плоть. «Вот видишь», – он торжествовал. Но в это время меня отвлекли, чем я и воспользовался. И Борис отстал, поняв, что не вовремя меня отвлек от удовольствий. Причем он даже не сомневался: я понял и с ним согласен. Вот только не поделился квалифицированным советом. В другой раз он дверным звонком поднял нас с женой в пять утра. Когда мы, вообразив бог знает что, открыли дверь, Боря смущенно произнес: «Извините…» «Все-таки понимает, что испортил нам сон», – подумал я с некоторым удовлетворением. «…за то, что я пришел в тапочках Марика», – невинно закончил непрошеный гость. Вообще-то он был прошеным. Дело в том, что накануне он попросил разрешения позвонить по нашему телефону, пояснив: «Я должен доругаться с Мигдалом». А мы, естественно, радушно ответили: «Пожалуйста, в любое время». Как выяснилось позже, Марик сдерживал друга, который собирался проделать это еще в четыре утра. Боря удивленно объяснял: «Но ты же сам слышал, они сказали: в любое время».