Счастье — это теплый звездолет - Джеймс Типтри-младший

иллюминатору и что-то забормотал. Агент, сидящий позади, впервые услышал упоминание о женщине и включил диктофон.

— …голубая, синяя и зеленая, и лишь потом замечаешь страшные раны. О красавица моя, любимая, нет, ты не умрешь. Я тебя спасу. Послушай, все кончено… Обрати ко мне свой лучезарный взор, дай полюбоваться твоей живой прелестью. О владычица, девочка моя, спас ли я тебя… О грозная и милостивая повелительница, дитя Хаоса, облаченная в зеленые одежды, озаренная золотисто-голубым сиянием… пульсирующий комочек жизни, одиноко несущийся сквозь глубины космоса. Спас ли я тебя?!

Во время последнего перелета Аина лихорадило.

— А может, она меня обманула, — доверительно прошептал он агенту. — К этому тоже надо быть готовыми. Я ее хорошо знаю! — Он захихикал. — Она очень непроста. Скрепите сердце…

Над Сан-Франциско он развеселился:

— Знаете, выдры снова сюда переберутся. Я в этом уверен. Все эти насыпи и дамбы долго не продержатся, здесь опять будет залив.

На авиабазе Гамильтон его уложили на носилки. Вскоре после взлета он потерял сознание, но перед этим успел накормить птиц остатками зерна.

— Птицы — существа теплокровные, — объяснил он агенту, который пристегивал к носилкам наручники.

После этого Аин мечтательно улыбнулся и замер. В этом состоянии он пробыл почти десять последних дней жизни. Впрочем, к тому времени это уже никого не интересовало. Оба агента госбезопасности скончались вскоре после того, как завершили анализ птичьего корма и содержимого ингалятора. Пассажирка из аэропорта имени Кеннеди ощутила первые признаки заболевания.

Все это время у постели Аина работал диктофон. Если бы было кому послушать записи, то оказалось бы, что никаких полезных сведений они не содержали.

— Гея Глориана, — бормотал Аин. — Гея достославная, девочка моя, владычица… — А иногда он с неизбывной мукой восклицал: — Наша жизнь — твоя смерть! И наша смерть стала бы и твоей смертью. Нет, этого нельзя допустить, нельзя! — Ни с того ни с сего он переходил к обвинениям: — А что ты сделала с динозаврами? Чем они тебе досадили? Как ты с ними обошлась? Холодно. О повелительница, как же ты холодна… А сейчас, девочка моя, ты чудом уцелела… — лепетал он, захлебываясь безумными рыданиями, ласково поглаживал простыни и погружался в уныние.

Только под конец, изнывая от жажды, утопая в собственных нечистотах, по-прежнему прикованный наручниками к кровати, Аин ненадолго заговорил осмысленно. Ясным, звонким голосом человека, который собирается на летнюю прогулку с возлюбленной, он обратился к диктофону:

— А о медведях ты не думала? У них большой потенциал… странно, что они дальше не продвинулись. Или ты их нарочно придержала, любимая? — просипел он изъязвленным горлом.

И вскоре умер. 

И так далее, и так далее

(рассказ, перевод Е. Доброхотовой-Майковой)

And So On, and So On. Рассказ опубликован в фэнзине Phantasmicom в мае 1971 г., включен в сборник Star Songs of an Old Primate («Звездные песни старого примата», 1978).

В углу корабельного салона ребенок активировал экран внешнего обзора.

— Далли! Тебя просили не играть с экраном во время Прыжка! Мы сто раз тебе говорили, что там ничего нет, милый, только хорошенькие огонечки. Иди сюда, будем играть все вместе…

Пока молодая клан-тетя загоняла его обратно в кокон, что-то произошло. Что-то совсем незначительное, но сонные пассажиры приподняли головы. Тут же раздался спокойный голос, сопровождаемый гулом разноязыких переводов:

— Говорит капитан. Сейчас мы испытали мгновенную дискретность, вполне нормальную для данного режима парапространства. Путь к Комплексу Ориона займет примерно две единицы корабельного времени, в течение которых подобное явление ожидается еще раз или два.

Мелкое происшествие вызвало разговор.

— Мне жалко нынешнюю молодежь. — Крупное существо в купеческой мантии выключило свой читальный блок «Галактических новостей» и вольготно расправило слуховые мешки. — Все интересное досталось на нашу долю. Когда я впервые сюда попал, это еще было дикое пограничье. Чтобы лететь за туманность Угольный Мешок, требовалось изрядное мужество. Нас заставляли писать завещание. Я даже первый кросс-галактичесний Прыжок помню.

— Как быстро все изменилось! — подхватила его говорящая маломорфа и, расхрабрившись, добавила: — Молодые так апатичны. Воспринимают чудеса как должное, смеются над понятием героизма.

— Герои! — фыркнул купец. — Это не о них!

Он презрительно оглядел роскошный салон. Кое-кто вежливо закивал. Внезапно один из коконов развернулся, и на купца глянул землянин в сером облачении.

— Героизм, — мягко произнес служитель Пути, взирая на купца из-под кустистых бровей, — понятие по сути своей пространственное. Нет свободного пространства, нет и героев.

Он отвернулся, как будто сожалея, что заговорил о чем-то личном, причиняющем ему боль.

— А как же Сар Орфеец? — спросила веселая молодая воспроизводительница. — Он прошел всю Спиральную ветвь в одиночной капсуле. По-моему, это героизм.

Она кокетливо хихикнула.

— Не совсем, — произнес культурный голос на идеальном галактическом. Лютроид отключил свои провода от справочной и рассеянно улыбнулся воспроизводительнице. — Такого рода подвиги — лишь предсмертный вздох, подбирание колосков на сжатом поле. Разве Орфеец летел в неведомое? Нет. Он лишь проверял, справится ли в одиночку. Игра в пограничье. Нет. — Голос лютроида зазвучал с тренированной четкостью, как под запись. — Примитивная фаза завершена. Истинное пограничье теперь внутри. Внутреннее пространство. Внутренний космос.

Он поправил университетский аксельбант.

Купец вернулся к своему читальному блоку.

— А вот занятное предложение! — просипел он. — В секторе Эридана выставили на продажу солнечное кольцо. Рано или поздно в этом секторе начнется бум. Кто-то сорвет куш. Если бы только кто-нибудь из этих юнцов перестал ныть, расправил жабры и взялся за дело.

Он щелкнул по носу своего акваморфа, и тот жалобно пискнул.

— Ну да, это же силы надо прикладывать, — подхватила его говоруха.

Служитель Пути смотрел на них в угрюмом молчании. Затем наклонился к лютроиду:

— Ваше замечание о внутреннем космосе. Я полагаю, вы имели в виду духовные материи? Чисто субъективные исследования?

— Отнюдь нет, — радостно отозвался лютроид. — Духовные культы, на мой взгляд, это всего лишь разновидность сенсуализма. Я же говорю о реальности, той более простой и глубокой реальности, что недоступна банальной научной методологии, о реальности, достижимой лишь через то, что зовется эстетическим или религиозным опытом, богоимманентности, если вам угодно…

— Хотел бы я видеть, как искусство или религия забросит вас на Орион, — заметил седой космический волк из соседнего кокона. — Если б не наука, вы бы