Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж - Генри Олди

А-а, ерунда.

Пора уходить, не прощаясь. В последний раз окинув взглядом пейзаж, королева рассмеялась: готовый эпизод для романа. Бери целиком, вставляй в финал. Самое сладкое дело: массовая финальная «раздача» с привлечением главных, второстепенных и пушечного мяса. Разве что, пиши это Польских, непременно ввела бы явление чародея.

Внизу испуганно заскулили псы, кинувшись наутек.

А в небе над лесом мелькнула серебряная точка, заставив откликнуться ржанием крылатую запятую Пегаса.

XXI. Рыцарь листает страницы, а маг размышляет о милосердии…

Кем нам быть в этой жизни и кем нам вовеки не стать,

Мы едва ли узнаем, поскольку меж адом и раем —

Лишь прожекторный луч, протянувшийся кромкой листа,

Ибо сцена пуста, ибо мы не на ней доиграем,

Ибо в бездне огонь, и над ним не построить моста…

…Над головой – низкий потолок из некрашеной доски-»вагонки». Лампочка без абажура на белом двужильном шнуре. Выключена. Потому что – день. И так светло.

В окне кувыркается солнце.

Я на даче у Марии Отаровны. Здесь тепло, даже жарко: наверное, АГВ или печку вовсю растопили. Голова чистая, ясная, медовая свежесть растекается в сознании, будто и не кололи мне наркоз здесь, не били по башке там. Шестеренки мыслей крутятся быстро, легко, без скрипа, одна мысль сама собой цепляет другую, та – следующую, все мудрые, тонкие, афористичные…

У меня очень мало времени. Очень. Глупо тратить его на ерничанье.

Откуда я это знаю?!

Неважно.

Поворот головы. Вправо. Рядом, на раскладушке – грузное, беспомощное тело. Разметались седые волосы. Восковая бледность на знакомом лице. Слышно хриплое, натужное, из последних сил дыхание. Что ж вы так, Мария Отаровна?..

Старуху заслоняет фигура парня в тельняшке и линялых джинсах. На тельняшке, под левой лопаткой, круглая дырка с опаленными краями. След от пули? На миг вспыхивает безумный вывод: это не человек. Это герой, персонаж, плод воображения, убитый автором. Измученный процессом рыцарь Ордена согласился, поддался на уговоры: нож не годится, слишком близко, кровь брызжет в лицо, копье устарело, яд – противно, зато пистолет в самый раз, нажать на спусковой крючок, ты даже не увидишь, не услышишь, не поймешь, только тельняшка останется смутным напоминанием, когда рыцарь продолжит рассказ о парне – как бы живом, типа существующем, строчку за строчкой, абзац за абзацем…

Наваждение уходит еще быстрее, чем явилось.

– Что с ней?

Парень резко оборачивается. Широкие скулы, губы плотно сжаты, непослушные каштановые вихры падают на лоб; чуть раскосые глаза смотрят изучающе. Будто их обладатель прикидывает, стоит ли вообще со мной говорить.

Для принятия решения ему хватает секунды.

Стоит.

– Приступ. Сердце. Из больницы позвонили. Сообщили: у Антона почки отказали. Все, дрова. Не вытащат. День, от силы – два. Тут бабу Маню и схватило. Я «Скорую» вызвал, по вашей мобиле. Баба Маня сказать успела: мол, не надо Антошу – сюда. Вообще не надо. Пусть там… И все. Я еле подхватить успел…

Время!

Тиканье часов грозит перейти в набат Лунного Гонга.

– Костя! – Он ведь Костя? Мария Отаровна говорила, я помню… – У меня в сумке статуэтка. Птица серебряная. Премия. Под подушку ее мне!

Костя моргает.

Не понимает Костя.

– Быстро! Я…

Успеваю увидеть, как он кивнул. В крови, в мозгу, пожирая мед ясности, просыпаются шершавые щупальца наркоза. Спрут обвивает изнутри – так бывает? да, так бывает… – скручивает, пеленает словно мумию, выворачивает наизнанку, свет меркнет, иду на дно, в вязкий ил, чавкающий от вожделения…

…чавкает.

Под ногами.

В чем мамка Вовку родила, стою у алтаря волхвов. На прежнем месте, где мы с врачихой ждали Червя. Только хуанодон оказался лжеинкарнантом, – сбежал, подлец, возродившись, и волхвы сбежали, если не пали, растоптанные гнедыми конями тугриков, и лиану какой-то подлец растоптал, превратил в липкое месиво. Я вступил, вот оно и чавкает, а еще в колючках пихтусов жужжат кусачие мухи-дроздофилы, и мне это больше не кажется смешным, напротив, раздражает глупостью и наивом, но ведь они жужжат, эти дурацкие мухи, они вьются, и мое раздражение, воистину смешное, глупое и наивное, не колышет даже густой, остро пахнущий воздух леса…

Рокочет вдали барабан: штамп-штамп-конъюнктура!

Война бьет людьми в туго натянутую кожу.

Цирк шапито: тра-та-та, смертельный номер…

Я все знаю. Все. Как вернуть Антона домой, в умирающее тело с отказавшими почками – знаю. Проще простого: убить фигуриста здесь и встретить там. «Не надо!» – хрипит инфарктная Фурункель, и это я тоже знаю. Что не надо. Как избавиться от процесса – знаю. Любимый глагол «убить»: на сей раз Куриного Льва, ходячую горстку фраз. Как ублажить Гобоя: знаю. Все знаю. Все.

Абсолютно.

Я, придурок, всеведущ.

Я, гаденыш, ничегонемогущ.

Я, сукин сын, уж никак не всеблаг. Господи, за что?! Пронес бы чашу мимо, я б спасибо сказал…

Происходящее напоминало финальный запой. Когда ни грамма, ни капельки, от спиртного воротит, и только пишешь, избиваешь клавиши, кричишь, несешься к завершению, видя, что текст местами сценарен, что кости скелета просвечивают сквозь плоть, – ерунда, потом, позже, вдохнув наконец воздуха, успокоив сердце; а сейчас схватки делаются сильнее, финишная ленточка близится, прикидываясь опущенным шлагбаумом, и порвать ее грудью, расколоть надвое или расколоться самому – как родиться заново.

Рокочет барабан.

Они ждут тебя, рыцарь. Королева, Бут-Бутан… Червь.

– Да где же ты?!

С неба рушится тень, сотканная из невесомого серебра. Острые коготки впиваются в плечо. Молодец, Костя в тельняшке! Сделал-таки!

– Снегир-р-рь – р-р-рыцарь! Ур-р-ра!

А мне чудится: «Дур-р-рак…» Читай, Гарпия. Мысли читай. Желания. Куда надо рыцарю Печального Ордена?! Правильно, туда. К храму. И пусть у рыцаря потом голова хоть вдребезги расколется, как от самого жуткого похмелья. Сможешь, птичка? Чтоб сразу?!

Одень меня в кого-нибудь: плащ ветра, накидка молнии…

Когти рвут плечо. Больно. Очень больно. Боль распространяется по телу – боль, голод, жуткий, ядовитый. Голод, похожий на удушье. Мне нечем дышать! Воздух иссыхает, делаясь песком; вскоре он засыплет мне ноздри, забьет гортань, вынуждая бежать, искать, вновь, снова… Руки – гибкие, чудовищно розовые. Кожа на лице тянется резиной. Вместо позвоночника – жгут из каучука. Во рту руины порченых зубов. Окружающая клякса сохнет с ужасающей быстротой, но складки пространства похожи на страницы книги; их можно листать походя, не глядя, оказываясь в нужном тебе месте со скоростью читателя, открывающего текст на закладке…