Солнечный свет - Робин Маккинли

На четырех ногах. Эта жизнь, которую я видела во сне, которую одолжила, которую так странно знала изнутри; жизнь, которую, поняла я, вдруг, взяли ради меня – была не человеческой. Я вспоминала жизнь как какое-то животное – она, я знала, что это «она»; знала, что она ела траву, нюхала ветер и слушала лесные шорохи; я почувствовала ее длинные гибкие мускулы, жесткий коричневый мех, почувствовала сладкий звериный запах; я знала, как она бегает и прыгает, знала, как пряталась в пятнистой тени. Олениха.

Я поискала ужас ее смерти, страх и боль, беспомощное понимание надвигающейся безвозвратной тьмы. Я вспомнила пробуждение, слабость и удивление с примесью ненормального спокойствия – после того как помощник Бо использовал против меня Дыхание. Я поискала нечто похожее в последних мгновениях моей оленихи. И не смогла найти.

– Олениха, – произнесла я.

– Да. Неправильно было бы тебе помнить последний день человеческой женщины.

Смешок застрял в горле.

– Нет, – покачала головой я, – это не было бы правильно. – Я снова склонилась вперед, но в этот раз прислонилась к его ноге, щека оказалась как раз над коленом. – Как она умерла? – словно во сне, спросила я, отдыхая у ног вампира, который исцелил мою отравленную рану посредством смерти оленя.

– Как? – повторил он. Последовала долгая пауза, а я вспоминала дикую траву у своих тонких ног, то, как мои копыта уходили в землю, принимая мой вес при беге, насколько быстрее и устойчивее было бежать на четырех ногах с раздвоенными копытами, чем я смогла бы на двух необычно негнущихся плоских ступнях и толстых неуклюжих ногах.

Наконец Константин заговорил:

– Существует множество мифов о нас. Это ложь – что мы не можем кормиться, предварительно не помучив жертву. Она умерла, как умирает добыча любого хорошего охотника – от одного безболезненного удара.

– Но… – начала я, нащупывая путь к правильному ответу. Нужному ответу. – Ты говорил мне – давно, у озера. Вы обязаны просить. Вы не можете взять… кровь, которую вам не предлагают. То есть, она должна была сказать «да».

Немного помолчав, он ответил:

– Животные не различают жизнь и смерть, как люди. Если животное загнано в ловушку – старостью, болезнью, существом сильнее себя, – оно принимает смерть. – Более долгая пауза. – А еще… все мои соплеменники когда-то были людьми. Наверное, не может быть действительно чистой смерти между моим видом и твоим.

Я подумала: если это правда, то это работает в обе стороны. Смерть остроумного вампира от моих рук была не чище той, что он предлагал пойманной им девушке. Я содрогнулась. Я почувствовала руку Константина на своей шее.

– В прошлый раз я говорил тебе, что мы с Бо выбрали разные способы быть тем, чем мы являемся. Вы, магоделы, знаете, что рискуете – каждое усилие вызывает откат. Бо отягощен многолетними отдачами от мук, которые придают особый вкус его пище. Вкус реален – да, я тоже пробовал это, – но он того не стоит.

Я смотрела через комнату, на угол возле потолка, где висела одна из населенных паутин. Я видела маленькую точку, которая была устроившимся в центре пауком.

Я подняла голову и развернулась, встала на колени, положила руки своему спасителю на колени, уперлась взглядом в его лицо, в его глаза. Я уже смотрела – недолго – прямо в глаза Константину прошлой ночью, держа нож. Прежде чем вампир заставил меня совершить то, на что я не была способна самостоятельно. Сейчас я глядела на него, минута за минутой, а ночь текла мимо нас, как рассвет тогда, у озера, два месяца и жизнь тому назад, когда я сказала, что возьму его с собой, в дневной свет, прочь из нашего общего капкана.

– Ты использовал оленью кровь, чтобы избавить меня от человеческой смерти. Ты сказал, что не стал бы обращать меня, и не обращал. Почему же сейчас ты не говоришь, что не надо смотреть тебе в глаза?

– Я не обратил тебя, – ответил он. – Через три часа, когда взойдет солнце, ты убедишься, что солнечный свет – твоя стихия, как это было всегда. Не думаю, что тебя вообще можно обратить. Убить можно – как и любого человека, как отрава Бо в конце концов убила бы тебя. Но, думаю, обратить тебя невозможно. Я больше ничего не могу сделать тебе своим взглядом, желаю я этого или нет. Я смог… отдать тебе только оленью кровь. Я поймал и принес ее кровь тебе, для сегодняшнего необходимого ритуала – но я отнюдь не чистый сосуд. Светлячок, мы на тропе, неведомой нам обоим. Мы теперь связаны, ты привязана ко мне, как я уже был привязан к тебе – потому что сегодня ночью я спас тебе жизнь, как ты сохранила мое существование два месяца назад.

– Я думаю, два месяца назад почести следовало бы делить поровну, – с усилием сказала я. Он снял мои руки со своих колен, взял их в свои.

– То-что-связывает так не считает; весы не остались в равновесии. Теперь ты, думаю, начнешь читать эти линии… силы, власти, колдовства, как читаю их я. Благодаря тому, что произошло между нами этой ночью. Дочь Оникса Блейза – дочь, совершившая то, что совершила ты тем вторым утром у озера – всегда содержала в себе такую возможность. Теперь тебе необходимо научиться ее использовать. То-что-связывает считает, что я привязан к тебе случившимся два месяца назад. Я не мог прийти к тебе, если ты не позовешь, но ты позвала – и я обязан был прийти. Теперь и ты привязана ко мне. Я не намеренно делал это; у меня не было других возможностей спасти твою жизнь, а я обязан был попытаться.

Когда я пришел к тебе четыре ночи назад, я не обладал знанием о ране, от которой ты тогда страдала. Я думал только о том, как убедить тебя пойти на битву вместе со мной. Успех не представлялся мне вероятным, пусть ты и вызывала меня, прося о помощи. Той ночью я пришел сюда, думая, как дать тебе все, что смогу, чтобы помочь тебе в этой битве, если ты согласишься. Это потребовало бы более тесных уз между нами, но отнюдь не…

Пауза.

– Я не знаю, что дал тебе этой ночью. Опять тишина. Затем он добавил:

– И не знаю, что дала мне ты. Тишина, в этот раз еще более долгая.

– Ну, – дрожа, сказала я, прильнув к его ладоням, державшим мои, – кажется, я могу видеть в темноте.

Часть третья

Итак, я сказала бы, что немногое может быть хуже – исключая смерть или превращение в нежить, – чем первые недели после ночи, когда я отправилась к озеру и лично и близко познакомилась с шайкой вампиров. Я бы сказала, что лежать парализованной от шеи до пяток или обладать неоперабельной опухолью мозга хуже. Все остальное не так уж страшно. Но эти мои мысли лишь показывают, насколько ограниченно человеческое воображение.

Первые недели после того, как Кон исцелил мою рану, оказались хуже.