Знак - Вероника Рот

Вас с улыбкой разглядывал ток-нож в своей руке.

– Ничего, и так сойдет, – произнес он, переходя на шотетский, солдату, державшему одной рукой Акоса, а другой прижимавшего к стене Айджу. – Наша главная цель – ребенок.

– Мы знаем, кто из них младший, – ответил дылда – тоже на шотетском. – Но который средний? – добавил он, встряхивая Акоса.

– Пап! – в отчаянии заверещал Акос. – Они ищут среднее дитя! Папа!..

Солдат отпустил Акоса, но лишь для того, чтобы двинуть по скуле. Акос врезался в стену. Сизи ринулась к брату и принялась, рыдая, ощупывать его лицо.

Сдавленно закричав, Оуса с размаха вонзил ток-нож под броню Васа. Шотет не дрогнул. Криво усмехнувшись, он взялся за рукоятку и вытащил лезвие. Оуса смотрел на него как зачарованный. Из раны побежала кровь, пропитывая темную ткань штанов Васа.

– Ты оплошал, Осуса. Забыл, с кем связался и что это – мой токодар? – спокойно сказал шотет. – Я не чувствую боли.

И, сграбастав Оусу за локоть, шотет полоснул его лезвием по предплечью. Еще никогда в жизни Акос не слышал, чтобы отец так кричал. На пол полилась кровь. Айджа вновь завопил и забился, лицо Сизи перекосилось, но она не издавала ни звука.

Акос больше не мог терпеть. Он вскочил на ноги. Голова еще гудела после удара, и он не понимал, что собирается делать. Да и что сейчас вообще можно предпринять?

– Айджа, беги, – шепнул он и кинулся на Васа, чтобы погрузить пальцы в рану, глубоко-глубоко, и вцепиться в его кости, вырвать его сердце.

Звуки потасовки, крики, рыдания… Все это слилось в нестройный вой. Акос ударил кулаком в броню шотета, руку пронзила страшная боль. Солдат с шрамами бросился на Акоса и повалил его, как мешок с мукой. Наступил грязным ботинком ему на скулу.

– Папа! – завизжал Айджа. – Папа!

Акос даже не мог повернуть голову. Скосив глаза, он увидел отца, лежащего на полу. Его локоть оказался вывернут под неестественным углом. Вокруг черепа, точно нимб, растекалась красная лужа. Над отцом склонилась Сизи, пытаясь дрожащими руками зажать рану на его горле. Рядом стоял Вас с окровавленным ножом.

Внезапно силы оставили Акоса.

– Подними его, Сузао, – приказал Вас.

Ботинок исчез, и солдат поставил Акоса на ноги. Акос не мог отвести взгляда от отцовского тела, изломанного, как столик в гостиной, и от красно-бурой лужи.

Сколько же крови в одном человеке? – мелькнула мысль.

Вас продолжал сжимать нож. Его руки тоже были в крови.

– Все понял, Кальмев? – спросил Вас у самого высокого.

Тот рыкнул в ответ, схватил Айджу и защелкнул на его запястьях наручники. Айджа не сопротивлялся, он просто оцепенел, глядя на своего отца.

– Спасибо тебе. Ты дал ответ на мой вопрос, – сказал Вас, обратившись к Акосу. – Но, думаю, вы пригодитесь нам оба, благодаря вашим судьбам.

Сузао и Вас нависли над Акосом и подтолкнули к двери. В последнюю секунду ему удалось вырваться, он упал на колени возле отца и дотронулся до его щеки. Кожа оказалась теплой и липкой. Глаза Оусы были открыты, но жизнь по капле утекала из него, будто вода из треснувшего сосуда. Отец перевел взгляд на Айджу, которого подтаскивали к входной двери.

– Я верну Айджу домой, – прошептал Акос, слегка поворачивая голову отцу, чтобы тот мог его видеть. – Обещаю.

Когда жизнь окончательно покинула Оусу, Акос уже был в ковылях, в руках врагов.

Часть вторая

3. Кайра

Мне было всего шесть сезонов от роду, когда я совершила свою первую Побывку.

Выйдя из дома, я ожидала увидеть солнечный свет, но сразу же угодила в тень нашего корабля. Он висел над столицей шотетов, как тяжелая дождевая туча. Корабль был длинным, с заостренным носом, над которым виднелся экран из небьющегося стекла. За несколько десятилетий космических путешествий металлическое брюхо побили метеориты, то там, то сям блестели новенькие заплатки. Нам предстояло подняться на борт и оказаться в утробе этого гигантского зверя. На корме, рядом с соплами, зиял зев терминала, через который можно было попасть внутрь.

Большинство шотетских ребятишек отправляется на Побывку в возрасте восьми сезонов. Но мой отец – владыка шотетов Лазмет Ноавек, поэтому меня подготовили к прохождению нашего главного обряда на два сезона раньше. Нам предстояло облететь всю галактику, следуя токотечению, пока оно не станет темно-синим, затем спуститься на поверхность какой-нибудь планеты и хорошенько ее обыскать.

По традиции владыке и его семье полагалось взойти на борт прежде других. По крайней мере, подобный обычай сложился во время правления моей бабушки, ставшей первой владычицей шотетов из рода Ноавеков.

– У меня ужасно голова зудит. Что с моими волосами? – пожаловалась я матери, пытаясь просунуть кончики пальцев сквозь слишком туго, чтобы ни одна прядь не выбилась, заплетенные косички.

Та лишь улыбнулась. На ней было платье, сотканное из ковыль-травы. Пушистые стебли, крест-накрест закрепленные на лифе, обрамляли мамино лицо. Отега, моя гувернантка, объяснила мне, что мы посеяли целый океан ковыль-травы, чтобы отметить границу между нами и нашими врагами-тувенцами и не позволить им захватить шотетские земли. Материнский наряд был символом, напоминающим народу о том славном деянии.

Все, что делала моя мама, всегда становилось отзвуком нашей истории.

– Сегодня, – сказала она, – на тебя будут впервые устремлены глаза большинства шотетов – и не только шотетов. Вся галактика увидит тебя. Так что незачем людям таращиться на твои волосы. Поэтому мы и сделали косички невидимыми.

Я ничего не поняла, но расспрашивать не стала, а принялась рассматривать прическу матери. Ее волосы были темными, как и мои, но до того кудрявыми, что в них застревали гребни, а вот мои – куда более гладкими.

– Вся галактика? – повторила я.

В принципе, я знала, что галактика огромна. Она включала в себя девять главных планет и бесчисленное число солнечных систем, не говоря уже о станциях на бесплодных каменных обломках лун, а также – космических кораблях (некоторые достигали столь огромных размеров, что вполне могли потягаться и с планетами). Однако в ту пору разница между планетой и нашим домом, где я провела почти всю свою жизнь, была для меня невелика.

– Твой отец распорядился отослать запись Процессии главному новостному каналу, который смотрят на планетах Ассамблеи, – объяснила мама. – Каждый, кто интересуется нашими ритуалами, сможет понаблюдать за нынешним событием.

Даже в столь юном возрасте я знала, что другие планеты не похожи на нашу. Мы – единственные, кто пересекает галактику, следуя за токотечением, а наше обособленное местоположение, вдали от богатых обитаемых миров – уникально. Ничего удивительного, что мы вызываем интерес у остальных. А то, чего доброго, и зависть.

Мы, шотеты, отправляемся на Побывку каждый сезон с незапамятных времен. Отега мне объяснила, что Побывка – это давняя традиция, а охота за сокровищами – нововведение, поэтому в одном ритуале прошлое встречается с будущим. Но однажды я услышала, как отец с горечью заметил, что мы «кое-как выживаем, роясь в планетарных отбросах». Мой папа – известный мастер срывать красивые покровы.

Он, мой отец, Лазмет Ноавек, шествовал во главе процессии. Первым вышел за ворота нашего поместья, перед которыми раскинулся Воа, и приветственно воздел руку. Толпа, собравшаяся спозаранку, радостно взревела. Люди стояли вплотную друг к другу, и я не могла разглядеть ни малейшего просвета между ними. Какофония криков, кажется, заглушала даже мои собственные мысли. Здесь, в самом центре Воа, в нескольких кварталах от амфитеатра, где устраивали бои, улицы были чистыми, а булыжники мостовой – гладкими. Новые дома соседствовали со старыми, а простая каменная кладка и высокие узкие двери – со стеклом и металлом. Для меня подобная эклектика была столь же естественной, как собственное тело. Наш народ ценил живописность древности и красоту новизны, не отказываясь ни от того, ни от другого.

Однако самые громкие возгласы достались не отцу, а моей матери. Она благосклонно улыбалась и дотрагивалась кончиками пальцев до рук, которые тянулись к ней со всех сторон. Я в недоумении смотрела на нее – стройную, гордую, но приветливую, – слушала восторженный рев толпы, выкрикивающей: «Илира! Илира! Илира!», и чувствовала, что к глазам подступают слезы. Мама выдернула из полы своей юбки стебелек ковыля и заправила его за ухо маленькой девочке.

– Илира! Илира! Илира!

Я побежала вперед, вдогонку за братом. Ризек на целых десять сезонов старше меня. На нем была броня (конечно, не настоящая – из кожи Панцырника, такую брат пока не заслужил, а искусная имитация). Однако и в этой броне брат казался мощнее, чем обычно. Видимо, именно поэтому он ее и нацепил. Ризек у нас высокий, но тощий, как стебель ковыль-травы.

– Почему они выкрикивают мамино имя? – спросила я у брата, вприпрыжку семеня рядом.