Тезей - Андре Жид

«А теперь, — говорит Минос, — отправляйтесь отдыхать. Ваши товарищи ждут вас за столом. После тяжелой ночи вам нужно, как здесь говорят, подкрепиться. Отдохните. Я рассчитываю видеть вас на праздничных играх в честь вашего прибытия. Потом мы препроводим вас в Кносс, царевич Тезей. Вам отведут комнату во дворце и завтра вы примете участие в нашей вечерней трапезе — обычный скромный ужин в кругу семьи, где вам будет удобно, и где эти дамы будут счастливы услышать рассказы о ваших подвигах. А теперь они хотят приготовиться к празднику. Встретимся там. Вас и ваших товарищей поместят под царской ложей, принимая во внимание ваше царское достоинство, покрывающее славой и ваших товарищей, от которых, тем не менее, мне не хотелось бы вас открыто отличать.»

Празднество это проходило на просторной полукруглой арене, открытой к морю. Оно вызвало большое стечение народа, как мужчин, так и женщин, пришедших из Кносса, из Литта и даже из Гортины, отдаленной, как сказали мне, на двести стадий, не говоря уже об окрестных городках и деревнях, которые, кажется, весьма многочисленны. Я удивлялся всеми своими чувствами и не могу выразить, до какой степени критяне показались мне чужими. Те, кому не хватило мест на ступенях амфитеатра, толпились и теснились в проходах и на лестницах. Женщины, столь же многочисленные, как и мужчины, были в большинстве обнажены до пояса. Лишь немногие носили платья, но и те были с глубоким вырезом, согласно обычаю, показавшемуся мне, признаться, непристойным, оставлять грудь открытой. Все они были до невозможности затянуты широкими поясами, от чего талии казались осиными. Мужчины, почти все темнокожие, носили на предплечьях, на запястьях, на шее немногим меньше колец, браслетов и ожерелий, чем женщины; последние же были белы телом. Все были безбороды, за исключением царя, его брата Радаманта и его друга Дедала. Придворные дамы, расположившиеся на возвышении, приподнятом над ареной, у подножия которого нас поместили, являли взору чудесную роскошь нарядов и украшений. Каждая носила юбку с оборками, которые смешно раздувались пониже бедер и ниспадали расшитыми складками до белых кожаных сапожек. Царица, восседавшая в центре возвышения, выделялась особым великолепием наряда. Руки ее были обнажены, так же, как и пышная грудь, увешанная жемчугами, эмалевыми подвесками и драгоценными камнями. Лицо обрамляли длинные черные локоны, густые кудри струились на лоб. У нее были чувственные губы, немного вздернутый нос, большие пустые глаза со взглядом, как бы сказать, коровьим. Что-то вроде золотой диадемы увенчивало голову, но надета она была не прямо поверх волос, а на смешную шапочку из темной ткани, которая, возвышалась над диадемой и рогом спускалась ко лбу. Облегающая туника начиналась пониже спины и сверху переходила в огромный расширяющийся воротник. Юбка, пузырящаяся складками, вызывала восхищение нежно-палевым тоном и тремя рядами вышивки: пурпурных ирисов, цветков шафрана и фиалок с их листьями. Поскольку я стоял внизу и чуть впереди, должен признаться, что я повернулся и, задрав голову, удивлялся как сочетаниям красок, так и изысканности рисунка, тонкости и совершенству работы.

Ариадна, старшая дочь, украшенная не так пышно, как царица, и в одежде других цветов, сидела справа от матери и руководила боем быков. На ее юбке, как и на юбке ее сестры, было только два ряда вышивки: вверху — собаки и лани, а внизу — собаки и куропатки. Для Федры, совсем юной и сидевшей слева от Пасифаи, были приведены дети, которые гонялись за обручем, а внизу дети помладше играли шариками, усевшись на корточки. Федра по-детски радовалась зрелищу. Что же до меня, я за ним едва следил, немало смущенный обилием новых для себя вещей. Но не переставал я дивиться гибкости, проворству и ловкости боровшихся с быками безоружных акробатов[9] которые рисковали собой на арене, сменив певцов, танцовщиц и борцов. Перед скорой встречей с Минотавром я многому научился, наблюдая их приемы и уловки, призванные утомить и ошеломить быка.

IV

После того, как Ариадна вручила последнему из победителей последний приз, Минос, в сопровождении свиты покидавший зрелище, вызвал меня к себе.

«Сейчас, царевич Тезей, позвольте пригласить вас, — сказал он, — к берегу моря, для испытания, которое убедит нас в том, что вы действительно сын бога Посейдона, как вы утверждаете.»

Он привел меня на скалу на мысе, где волны прибоя разбивались у самых ног.

«Я собираюсь, — сказал царь, — бросить в воду свою корону. Чтобы оправдать мое доверие, вам придется принести ее со дна.»

Царица и две царевны были при этом, желая помогать испытанию, так что, воодушевленный их присутствием, я возразил:

«Что же я пес, чтобы приносить хозяину предметы, пусть даже корону? Позвольте мне нырнуть без приманки. Я принесу вам что-нибудь, что подтвердит и докажет.»

Я смело прыгнул подальше. Внезапно поднялся довольно сильный ветерок, и случилось, что длинное узкое покрывало слетело с плеч Ариадны. Ветер пригнал его ко мне. Я схватил его, усмехаясь, словно это царевна или кто-нибудь из богов послал его мне. Тотчас, сбросив плащ, который стеснял мои движения, я обкрутил покрывало вокруг пояса, пропустил ее между бедер и закрепил спереди. Выглядело так, как будто все было сделано от стыда и чтобы не явить дамам мою мужественность, но на самом деле я хотел скрыть кожаный пояс, на котором висел кошель. В нем были не монеты, а несколько ценных камней, прихваченных из Греции, ибо мне было известно, что эти драгоценности сохраняют цену везде, куда бы ни были привезены.

Стало быть, глубоко вдохнув, я нырнул.

Я нырнул, сильно сносимый течением, и появился на поверхности, только достав из кошеля агатовый оникс и два хризопраза. Возвратившись на берег, я вручил, как можно более галантно, оникс — царице и по хризопразу — каждой из царевен, сделав вид, что я принес их со дна или откуда-то еще (поскольку трудно было предположить, что камни, столь редкие на поверхности земли, были обычны в морской пучине, или что у меня было время их отыскать), притворяясь, будто сам Посейдон вручил их мне, чтобы я мог преподнести их дамам, что доказывало лучше, чем любое испытание, мое божественное происхождение и угодность богу.

После этого Минос вернул мне меч.

Колесницы подхватили нас и понесли по направлению к Кноссу.

V

Я устал до того, что был не в состоянии изумляться большой дворцовой площади, монументальной лестнице с балюстрадой и извилистым переходам, по которым проворные слуги с факелами препроводили меня на второй этаж в приготовленную для меня комнату, освещенную множеством светильников, которые они затем погасили все, кроме одного. Как только они оставили меня, на ложе, мягком и благоуханном, я утонул в глубоком сне до вечера следующего дня, хотя я успел вздремнуть во время долгого переезда на колеснице, ибо прибыли мы в Кносс только под утро, после того, как катили всю ночь.

Я вовсе не космополит. При дворе Миноса я впервые понял, что я эллин и почувствовал, что нахожусь на чужбине. Мне казалось странным все чуждое: наряды, обычаи, манера поведения, мебель (у моего отца почти–то и не было мебели), орудия и способы обращения с ними. Среди этой утонченности я почувствовал себя дикарем, и моя неловкость увеличивалась от того, что вызывала насмешки. Я привык есть, поднося пищу ко рту собственными руками, и эти легкие вилочки из металла или точеной кости, эти ножики, которые употреблялись для разрезания мяса, были для меня труднее и несподручнее в обращении, чем самое тяжелое оружие. Взгляды останавливались на мне, отчего я терялся еще больше. Боги! до чего скованно я себя чувствовал! Я, никогда не ценивший ничего, кроме одиночества, впервые оказался в обществе. Оказалось, что здесь нужно было сражаться и побеждать не силой, а обаянием, а я не умел себя держать с чужими.

На обеде я оказался между двумя царевнами. Небольшая семейная трапеза, без церемоний, говорили мне. И в самом деле, кроме Миноса с царицей, Радаманта, царского брата, двух царевен и их юного брата Главка, на обеде присутствовал только греческий воспитатель маленького царевича, который был родом из Коринфа и которого мне даже не представили.

Меня попросили рассказать на моем языке (все при дворе прекрасно его понимали и бегло на нем говорили, хотя и с легким акцентом) о том, что они именовали моими подвигами, и я забавлялся, глядя как юные Федра и Главк смеются, как безумные, рассказу об обхождении Прокруста с путниками и о том, как я, в свою очередь, обошелся с ним, отсекая ему все, что выходило за пределы его ложа. Но все тактично избегали малейших намеков на то, что в действительности привело меня на Крит, подчеркивая, что я не более чем путешественник.

В продолжение всей трапезы Ариадна толкала меня коленом под скатертью, но пыл, источаемый юной Федрой, взволновал меня куда сильнее. В то время как Пасифая, царица, сидевшая напротив меня, пожирала меня распутным взглядом, Минос рядом с ней неизменно улыбался. Только Радамант с длинной белой бородой немного хмурился. Кое-кто удалился из зала после четвертой перемены блюд, чтобы пойти, как было сказано, присесть. Я только потом понял, что имелось в виду.