Мэн-кэ - Дин Лин

Мэн-кэ попросила двоюродную сестру пойти вместе с нею за покупками. Но сестра по собственному вкусу купила для нее шубу на собольем меху, материю на два платья, несколько шляпок, туфли, шелковые чулки и еще какую-то мелочь, всего на двести сорок пять юаней. Но и этого ей казалось мало. Желая отблагодарить сестру за хлопоты, Мэн-кэ подарила ^ей свои великолепные перчатки и духи… При мысли об отце у Мэн-кэ становилось тяжело на душе. Денег оставалось совсем мало, но она все же угостила тетку и ее домочадцев обедом.

Проводя день за днем в развлечениях, Мэн-кэ совершенно забыла о Юнь-чжэнь и, когда Я-нань спросил ее о подруге, спохватилась, что уже почти пять недель ее не видела. Она хотела сейчас же ехать к ней, но было неудобно, так как на следующий день уезжал Я-нань. И этот вечер, проведенный с другом, оставил неизгладимый след в неискушенном девичьем сердце Мэн-кэ.

Когда они вышли из парка Баньсунъюань, уже смеркалось.

– Хочешь, я познакомлю тебя с двумя интересными девушками? – предложил Я-нань. – Они из партии анархистов.

Мэн-кэ не знала, кто такие анархисты, но согласилась.

– Очень талантливые люди. Если ты сблизишься с ними, они расскажут тебе о многом, чего ты прежде не знала, и ты поймешь, какому делу должна себя посвятить.

– Правда? Тогда идем!

Они свернули в темный переулок и вошли в серые от грязи ворота; из дома чуть слышно доносилось пение, на кухне за столиком сидел поваренок лет шестнадцати и что-то ел. Я-нань вошел в гостиную, а Мэн-кэ осталась под окном и заглянула: там были двое мужчин и две девушки. Мужчина с раскосыми глазами, развалившись в кресле, пел; па его плечо облокотилась девушка в коротких штанах. И петь мужчине было трудно, это чувствовалось по голосу. У письменного стола, обнявшись, сидела другая пара, оба курили.

Мэн-кэ раздумывала, входить ей или нет, когда за ней пришел Я-нань и громко окликнул кого-то с европейским именем.

В гостиной зажгли лампу; в дверях появились уже виденные Мэн-кэ мужчины и девушки. Та, что была в коротких штанах, схватила Я-наня за руки и изо всех сил стала трясти, то и дело восклицая:

– Товарищ! Товарищ!

Я-нань тоже энергично приветствовал ее, и, так как ему не удавалось освободить руки, чтобы поздороваться с другой девушкой, у которой было рябоватое лицо, пришлось наклонить голову и подставить ей щеку для поцелуя.

Я-нань собрался представить Мэн-кэ, но она была совершенно перепугана этим горячим и бурным выражением чувств, граничащим с развязностью. Однако машинально пожала протянутые ей руки. Увидев перед собой большую лапу с черными волосами, она невольно подняла глаза. Перед ней был тот самый мужчина, который пел. Я-нань приветствовал его с большим уважением.

Стол был завален кипами листовок и газет. Мэн-кэ подошла поближе и сделала вид, что рассматривает их. Вдруг она услышала, как косоглазый сказал:

– …На первом же собрании и примем. А участвовала она в каком-нибудь движении?

– Да. В ученическом, когда еще жила в Юяне.

Мэн-кэ удивленно взглянула на Я-наня, словно хотела спросить: «Уж не обо мне ли речь? Ну и дела!»

В ответ Я-нань скорчил гримасу. Косоглазый обратился к Мэн-кэ:

– Ты недавно в Шанхае? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Заходи как-нибудь, побеседуем. А это – наша «китайская Софья». Право, она стоит того, чтобы еще разок пожать ей руку!

Он искоса взглянул на девушку в коротких штанах. Та как раз приставала к Я-наню с просьбой набросать для нее черновик выступления на городском собрании, которое должно было состояться на будущей неделе. При имени «Софья» она повернулась к Мэн-кэ и вмешалась в разговор:

– На следующей неделе непременно выкрою время, чтобы с тобой поговорить. Видишь, как много у меня работы? Одних листовок сколько! Но это лишь десятая часть!

Мэн-кэ не понимала, почему Я-нань солгал, когда представлял ее, не знала, какого рода «работой» занимаются эти люди, и, когда они стали выстругивать древко для флага, она украдкой выскользнула из дома и быстро пошла прочь, не оглядываясь, боясь, как бы Я-нань ее не догнал.

На следующее утро, чтобы избежать встречи с Я-нанем, Мэн-кэ отправилась к Юнь-чжэнь. Но едва отворила дверь, как на нее обрушился град упреков. Оправдания не помогли, Юнь-чжэнь уже не могла относиться к ней, как прежде, и даже отпустила несколько язвительных замечаний насчет ее пальто, но, как ни странно, Мэн-кэ теперь не презирала хорошую одежду и украшения, хотя еще не привыкла к ним. Выглядеть красивой, по ее мнению, было не так уж плохо. Разве несправедливо пользоваться благами, которые дает красота? Неужели, чтобы показать свое нравственное превосходство над сверстницами, нужно оставаться растрепой и неряхой?…

Мэн-кэ обиделась на подругу, бросила ей в ответ несколько резких фраз и ушла.

Потом Юнь-чжэнь жалела об этом, старалась загладить свою вину, но прежнего доверия ей так и не удалось вернуть.

Зима пролетела незаметно. Мэн-кэ часто бывала в театрах, в кино, пила вино в компании молодых людей, играла в шахматы, читала романы.

Нельзя, правда, сказать, что в обществе сестер ей бывало очень уж весело. Они целыми днями злословили, насмехались над самыми близкими людьми, настойчиво учили Мэн-кэ житейским премудростям и кокетству.

Они радовались, когда им случалось кого-нибудь одурачить, а чаще всего проповедовали свою особую жизненную философию. Бывало, что Мэн-кэ от души смеялась над их проделками, по когда замечала, что за невинным озорством кроются злоба и коварство, едва сдерживалась, чтобы не закричать от ужаса, и украдкой сжимала кулаки.

Тань Мин в последнее время явно осмелел и часто говорил при пей непристойности. Она не умела хитрить, как двоюродные сестры, и тут же уходила, чтобы не слушать.

С Чжу Чэном она почти не разговаривала, даже в тех случаях, когда они играли в карты. Не в пример сестрам, она не нуждалась в партнере, который бы ей угождал.

Что касается Сяо-суна, то его Мэн-кэ буквально обожала, как в свое время Юнь-чжэнь. Как чудесно он говорит! Заметив однажды Мэн-кэ, сидящую у камина в глубоком раздумье, он взял книгу и, встав у нее за спиной, легонько похлопал девушку по плечу.

– Позволь, я прочту тебе стихи. – Голос его звучал ласково и нежно.

Он открыл книгу и на сто тридцать шестой странице прочел:

При вспышках пламени, горящего в камине, Она прекрасна, как вечерняя заря. Ах, кто ей передаст, моей богине, Весь трепет сердца моего?!

Сердце Мэн-кэ дрогнуло: этот вкрадчивый голос и растрогал ее и испугал. Она прикрыла глаза руками. Сяо-сун опустился рядом с ней на скамеечку и отнял ее руки от лица.

– Сестрица! – Он уже давно перестал называть ее «сестра Мэн-кэ» и в последнее время чаще всего звал просто «сестрица».

Голос Сяо-суна дрожал от волнения, он впился взглядом в девушку и молчал. Она не смела поднять голову. Это молчание действовало сильнее всяких слов. Наконец Мэн-кэ поднялась и упорхнула, словно ласточка.

Сяо-сун сел на ее место и не без удовольствия подумал о том, что знает толк в женской красоте; его забавляло волнение Мэн-кэ, и он был наверху блаженства.

Мэн-кэ после этого долго не появлялась, опасаясь выдать свое смущение. Она пошла искать Ли-ли, намереваясь поиграть с ней. Но девочка сразу что-то учуяла и, обняв Мэн-кэ за шею, спросила, о чем она думает.

Жена старшего двоюродного брата была очень добра к Мэн-кэ и часто, когда мужа не бывало дома, проводила с нею вечера.

Уроженка западной Сычуани, жена брата долго жила па юге. Она часто рассказывала о красоте озера Сиху, на берегу которого стоял их дом, вспоминала о своей восьмидесятилетней бабушке, о том, как в шестилетнем возрасте почти одновременно лишилась отца и матери, призналась, что только ради бабушки терпит унижения от грубого и беспутного мужа.

– Неужели он тебя не любит? – спросила Мэн-кэ.

– А ты не знала? – усмехнулась молодая женщина. – Разве ты не замечаешь, что его почти не бывает дома? Он старается причинить мне боль, потому что знает, что у меня есть сердце. Но он даже не представляет, как оно терпеливо и спокойно! Ах, милая Мэн-кэ, ты не знаешь моего горя! Когда он подходит ко мне и дышит винным перегаром, мне хочется его ударить!

– И ты могла бы это сделать? – спросила Мэн-кэ.

Женщина усмехнулась. Потом рассказала, сколько страхов и тревог пришлось ей пережить, когда семнадцати лет она стала невестой, а потом, после свадьбы, три месяца украдкой лила слезы, опасаясь, как бы бабушка ни о чем не узнала…

Жена старшего брата умела писать стихи. Из нескольких старых черновых набросков Мэн-кэ поняла, какой у нее тонкий, мягкий характер, как она талантлива, узнала с ее надеждах и разочарованиях.

«Если бы она вышла замуж за Сяо-суна, ей не пришлось бы сетовать на судьбу!» – подумала Мэн-кэ испросила:

– А какого ты мнения о Сяо-суне?

Не догадываясь об истинном смысле вопроса, жена брата принялась подробно рассказывать, до чего Сяо-сун внимателен к женщинам, до чего обходителен с ними.