Модэ - Владислав Пасечник

Мужчинам не пристало говорить о таких вещах, только иногда у костров старики, или бабы рассказывали, будто перевертыши похожи на волчий молодняк или на крупных лис, имеют красную шерсть, и редко появляются при свете дня. Сбиваются они в большие стаи — куда больше волчьих. Днем будто бы могут они превращаться в людей или певчих птиц и заманивать путников в коварные свои ловушки.

Откуда взялись эти перевертыши? Старики говорили, будто сразу после смерти богов в телах их завелись могильные черви. А те черви и стали недобрыми духами, и остались в ночи, — рыскать среди могил.

В детстве Ашпокай видел их — далеко на Юге, на кургане бога пастбищ Раманы-Пая, где они с семьей приносили в жертву ягнят. Ночью к могиле бога сбежались перевертыши, они обступили ее со всех сторон, с жадностью принюхиваясь к запаху жертвенной крови. Взрослые разогнали их огнем и молитвами, а Михра даже подстрелил одного. Ашпокай увидел утром на земле крупного рыжего зверя вроде собаки, но не посмел подойти поближе. Зверь так и остался лежать в траве — никому бы не пришло в голову сделать из его шкуры воротник или шапку.

Сейчас перевертыши подступали к Михре, невидимые в густой траве, скрытые частоколом берез.

Ашпокаю показалось, что он слышит их голоса — не человеческие, не звериные, шипению сродни, полные голода и зависти:

«Отдай его нам, всадник. Отдай его нам. Мы с братом твоим будем бегать теперь под луной. Он будет нам по крови родня. Он забрал у нас брата, а мы шли за ним всю его жизнь, вынюхивая, когда он станет умирать».

Огня у мальчишек не было. И заклинаний не знал никто из них.

Михра, который до того лежал неподвижно, вдруг выгнулся дугой, и видно собрав все силы, все что остались, прокричал: «Нет! Ашпокай! Не отдавай меня им!». Кони заржали, страшно заметался Рахша, топнул по земле тяжелыми своими копытами.

Призраки отступили, и снова прокатился по земле их жадный вой. Они приближались, эти огненные точки в траве. Ашпкоай выпустил уже три стрелы, но куда ему до богатыря-Михры! Перевертыши наступали, переговариваясь между собой лаем и визгом. Им нужен был Михра, упрямство было их оружием.

— Свет! Свет! — закричал Соша, указывая в глубину рощи.

— Наверное, хунну. Этого нам не хватало, — прошептал Ашпокай, доставая стрелу.

— Подожди! — Соша поднял руку. — Я слышу голос. Он молитвы поет …

Свет приближался и, кажется, холодная, звездная синь отступала перед ним.

— Благая Ардви-Сура… — слова доносились до мальчиком глухо, человек молился незнакомым богам, но это была молитва, а призраки боятся любых богов!

И в самом деле — тявканье и визг стали звучать глуше. Свет приближался, оттесняя перевертышей из рощи, как оттесняет лекарь гной из раны.

Ашпокай вскочил на коня, вглядываясь в темное пространство. В отблесках огня он увидел человека в длиннополом платье. А потом, словно видение из дурного сна, из-за деревьев с громким лаем появился большой пес. Оборотни метнулись прочь, и как будто стало легче дышать. Кажется, тогда обессилевший Ашпокай, наконец, потерял сознание.

5

Всадники на турах, на златорогих оленях и грифонах промчались, прогрохотали по небу и исчезли в кровавой закатной пене. Там, в облачной дали, они сошли в семь великих курганов, и земля вокруг них стала священной.

— Боги ушли! Боги умерли! — запели на земле, у костров, в кибитках и юртах. С неба сыпался осенний звездопад. Люди зябко жались друг к другу, вглядываясь испуганно в холодное, колючее небо.

— Боги умерли! Началась наша жизнь!

Ашпокай задрал голову и подставил под звездопад ладони. Но вдруг его накрыла тень — птица-гриф проплыла в небе, заслонив звезды и луну… звезды падали на ее тяжелые крылья и рассыпались белыми искрами. От страха Ашпокай закричал и проснулся…

Душно дохнуло облепихой. Первым что увидел Ашпокай, было лицо человека — длинное, умное, как у старой лошади и такое же уставшее.

— Хвала Ардви! Ты пришел в себя, — лицо потерялось из виду, перед Ашпокаем, словно стена возник халат из белой шерсти. — Твой дух истомился, я уже думал, он совсем оставит тебя.

Ашпокай попытался встать, но какой-то яд, разлитый во всем теле, удержал его.

— Господь Спета-Манью забыл эти места, — лошадиное лицо опять появилось перед мальчиком. На нем не было никакой татуировки, оно было смуглым, волосы были темные, лицо украшала курчавая смоляная борода.

— Михр… Михра!

— Он жив. Твой друг жив.

— Не друг… он брат…

— Яда в кровь попало немного. Но он будет долго спать. Терпение.

— Ты врешь… онт умер, наверное, стрела разорвала ему грудь…

— Нет, он жив поверь мне, — улыбнулось лошадиное лицо. — Вы храбро защищали его. Знай: за душой брата твоего охотятся злые силы. Для них его душа — большое сокровище…

И Ашпокай почему-то сразу поверил, его словам.

— Но, кто ты?

— Меня иногда зовут бактрийцем. А иногда ашаваном. Слышал про таких?

— Слы… Слышал… — Ашпокай почувствовал, что засыпает. — Паралат иногда молится вашим богам.

— Бог у нас один, — Ахура-Мазда. Я потому здесь живу, что народ ваш позабыл его.

— Ормазд… Мы молились… Хунны молились… Раньше…

— Спи — произнесл человек, назвавшийся бактрийцем, и все исчезло.

Молились раньше Ормазду. Да все позабыли давно. Далеким, чужим казался Ормазд. Витал далеко в небе этот неизвестный бог на золотых крыльях. Ашаванов не любили, но, впрочем, и не били никогда. Приходили эти странные люди всегда по одному, селились на холмах и в горах, жили незаметно — да и что их замечать? Жидок был дым от их алтарей. Иногда, правда, жили они среди пастухов, и говорили люди, что во-о-он тот род, за Мутной рекой, не хоронит своих мертвецов в земле, а только в гранитных ящиках с известью, и что молятся в том роду все Ормазду, а весной приносят в жертву ему ягнят. «Да не Ормазду, а Рамане-Паю, как все» — говорили другие. Зимой же, когда плакали в юртах больные дети, и те и другие втихаря звали ашаванов в свои кочевья, так чтобы не прознали соседи.

Ашпокай ворочался, и вздыхал в полусне, просыпался совсем и снова забывался дремой. И всякий раз он упирался взглядом в мазаный потолок в пыльных теплых разводах солнца.

Ашпокай лежал на соломенной подстилке в углу какой-то хижины. Места здесь не хватило бы для троих. Стены из потрескавшегося кирпича, да какой-то мусор по углам — вот и все, что можно было заметить в этом скромном жилище. В маленькое оконце под потолком проникал свет. Под оконцем этими висели связки трав и ягод. Это от них шел такой крепкий дух.