Модэ - Владислав Пасечник

4

Хунну было двое. Они поили лошадей из грязной, размытой ямы. Они возвышались над конями — коренастые, узловатые, бесконечно уродливые. И язык их был смесью гортанного рыка, лая и клекота — так, по крайней мере, казалось Ашпокаю.

Они говорили спокойно, не замечая притаившуюся смерть. Чуть поодаль от этих двоих поднимался глиняный обрыв, разлохмаченный на гребне сухой ломкой травой. Среди этой травы распластались неподвижно молодые охотники.

— Еще есть? — тихо спросил Ашпокай.

— Еще… двое-трое… гляди — вон дымок… — Михра беспокоился, жевал травинку, белая личина торчала над его глазами козырьком, прикрывая глаза от солнца.

Пятеро хунну — это даже не разъезд, это могут быть только голодные пастухи, выехавшие половить зайцев.

Объехать нельзя. Дать бой опасно — вдруг ловушка?

— Волчата ждут, — прошипел Атья, шевелясь где-то рядом, в траве.

— Хорошо, — Михра привстал на одно колено, остальные последовали его примеру.

Они выпустили стрелы одновременно — стрела Ашпокая попала в круп серого мерина, конь встрепенулся. Хунну закричал, падая на землю, щ — вторая стрела впилась ему в руку. Другой всадник не успел и вскрикнуть — Михра попал ему точно в глотку.

Но тут случилось что-то непонятное, и непоправимое — из-за глиняной кочки, там, где только что слабо тянулась серая струйка, вдруг повалил густой, жирный дым. Спустя мгновение молодые волки были уже там. Хунну в синем кафтане вытряхивал в костер остатки какого-то черного порошка. Увидев мальчиков, он закричал как раненый заяц, и нырнул в густую траву. Там его настигла стрела Атьи.

— Зачем это? — спросил Ашпокай. — Что это было?

— Ловушка. Западня, — сквозь зубы выдавил Михра. — Нам нужно разделиться теперь. Атья! Бери младших, уводи дальше в степь. Не за вами охотятся — за мной. Доведи волчат до нашего войска.

— А я с тобой! — Ашпокай почувствовал, что заплачет, если Михра отошлет его с Атьей — я не хуже тебя стреляю!

— Стрелять-то ты умеешь, — прищурился Михра. — А умирать?

— Все равно! Я с тобой.

Ашпокай слышал, как гудит земля, как раздается вдали хуннский лай — сначала тихий, как стариковский кашель, но с каждой минутой все громче отчетливее:

— Хай-рай! Хай-рай!

— Быстро! Быстро! — Михра махнул рукой, и они помчались.

Теперь их было только пятеро. Ашпокай летел над густой травой, а в голове его метались дикие мысли. Он и думать не мог, что их веселое разбойничье братство распадется так быстро. Он еще не видел загонщиков, но отчетливо слышал, как тянут они свой боевой клич — «Харррааааай!».

Но вот, впереди, темные кромки туч… задвигались, заходили тучи!

«Окружили!» — прыгнуло у Ашпокая в груди.

Две темные, пыльные волны двигались им наперерез. Их было не меньше сотни, этих охотников.

Раздался свист, тоскливый, протяжный, похожий на вой зимней метели. Вдруг конь под Павием взбрыкнул и провалился в густую траву, вместе с седоком…

«Значит теперь четверо» — Ашпокай отчего-то кивнул этой своей мысли.

— Главное проскочить! Быстрее! — крик и ругать ветер срывал с губ Михры, рвал на лету и разбивал о плечи Ашпокая.

Черное живое впереди почти сомкнулось. Такое же живое, невидимое, но ощутимое явственно кожей, мчалось за Ашпокаем по пятам.

Конь под мальчиком вздрагивал и храпел. Рыжая шея его стала подобием красной слюды. Ашпокай бил его в бока и в тугие жилы возле паха, и сам вскрикивал от боли… стены пыли смыкались впереди…

Потом наступили тишина и покой.

Березовая роща, белая гребенка из рыбьих костей. Меж деревьев видна широкая равнина, темные облака низко ходят над ней.

— Ашпокай, — тихо говорит Михра, — я останусь в этой роще.

Ашпокай молчит, знает — правду сказал брат.

Стрела эта была с черным оперением, с наконечником, похожим на хищную птицу. На черенке красной змейкой вьются непонятные, чужие знаки. Она вошла в спину, и вышла с другой стороны, вырвав чуточку блестящей мякоти. Теперь в груди Михры что-то булькало и храпело.

Тут же стреноженный Рахша беспокойно переступал с ноги на ногу, топал, поднимал морду.

— Инисмей, Соша, принесите воды, — сказал Ашпокай. — Я слышал неподалеку ручей!

Он старался сохранять спокойствие перед братом. Брат был героем, брат был Михрой.

— Михра… Михра… Слышишь меня? Ашпокай с тобой. И Рахшу с тобой.

— Атья увел младших? — розовая пена накипала на запекшихся губах Михры. Он мог еще сидеть и смотреть по сторонам, но подняться был уже не в силах.

— Я не видел, — голос Ашпокая дрожал. — Кажется, вырвались они. Все враги за нами поскакали. Грохоту было! Но мы убежали… убежали…

Глаза Михры словно подернулись луковой пленкой. Ашпокай вдруг стал огромен, его медное лицо поплыло от нахлынувшего жара. Михра прикрыл глаза, он говорил медленно, переводя дыхание:

— Кажется, будто в груди застрял этот проклятый хуннский свисток. Дышать трудно.

— Инисмей, Соша! — позвал Ашпокай. Ответа не было.

— Здесь еще могут быть хунну… — говорил Михра. — Как они… могли догнать… моего Рахшу?

— Инисмей, Соша!

Молчание. Михра забылся совсем, и что-то бормотал уже совсем невнятно.

«Стрела смазана ядом!» — Ашпокай осмотрел наконечник. На крыльях черной птицы виднелся еле заметный желтоватый налет.

Мальчики появились с бурдюками, полными воды. Лица их цыета серой извести.

— Хунну здесь, — прошептал Инисмей. — В роще. Мы видели одного у ручья.

— Они нас выследили!

— Как? Мы путали тропы, как русаки, — Ашпокай плеснул немного холодной воды на запекшееся от боли лицо брата.

Сумерки опустились на равнину, от берез легли глубокие тени, потускнели последние багровые разводы.

— Пи-и-ить… — Михра пошевелился и тут же потерял сознание. Повязка опять съехала на бок и потемнела от свежей крови.

Холод подступался к мальчикам со всех сторон, вышагивала из-за деревьев, сизая, звездная ночь. Потом набежала серая хмарь, и ветер, набрав сил, зашумел блестящей березовой листвой.

И тогда из степей, из бесприютных пустошей донесся вой.

— Волки… — прошептал Инисмей.

— Нет, — твердо ответил Ашпокай, — это не волки.

Мальчики переглянулись. Никто не сказал больше ни слова, хотя все, похоже, подумали об одном и том же.

Хунну сами не ведая того, привели за собой ночных духов-перевертышей. Духи эти рыскали по разоренным кочевьям, и курганам, пожирая трупы. Трупами только и кормились перевертыши — живой человек легко мог прогнать их от себя, если знал заклинания.

Мужчинам не пристало говорить о таких вещах, только иногда у костров старики, или бабы рассказывали, будто перевертыши похожи на волчий молодняк или на крупных лис, имеют красную шерсть, и редко появляются при свете дня. Сбиваются они в большие стаи — куда больше волчьих. Днем будто бы могут они превращаться в людей или певчих птиц и заманивать путников в коварные свои ловушки.