Последний поезд в Москву - Рене Нюберг

Семья матери одобряла Бруно до тех пор, пока он был лишь приятелем братьев. Но как только он стал интересоваться дочерью (“моей умнейшей и прекраснейшей дочерью”), как повторял в ужасе Мейер, он сразу превратился во врага. Мейер утверждал в суде, что даже не знаком с Бруно.

Интересно также, что только один из близнецов, Абрам, а также сестра, Рико, проявили агрессию. Следователи, конечно, упоминают в своих записях обоих близнецов, однако Мозес, согласно судебным протоколам, оставался безучастным. Фейго, впрочем, в своем заявлении упоминает о давлении со стороны обоих братьев – то есть близнецов, поскольку младший из братьев, Якоб, в бумагах ни разу не упоминается.

По данным архива Союза тяжелоатлетов Финляндии, осенью 1937-го Мозес Токациер занимал должность фининспектора союза. На октябрьском собрании решено было попросить его проверить также счета за следующий год. На том же собрании союз одобрил в качестве одного из новых членов еврейскую “Маккаби”, состоящую из 40 участников. Самыми видными спортсменами команды были Якоб и Мозес Токациеры. Оба брата продолжили карьеру в тяжелой атлетике и после замужества сестры.

Якоб Токациер в 1941-м завоевал первенство на чемпионате стран Северной Европы, став первым победителем из Финляндии в тяжелой атлетике. Второй из братьев, спринтер Абрам Токациер, также оставил след в спортивной истории Финляндии. На соревновании, посвященном открытию Олимпийского стадиона в Хельсинки весной 1938-го, судьи присудили ему четвертое место, хотя камера на финише зафиксировала его абсолютную победу в беге на юо метров. Писатель Чёль Весте снова привлек к этому событию внимание общественности в 2013 году в своей книге “Иллюзия 38”. Хотя “Хельсингин Саномат” на следующий же день опубликовала снимок, сделанный камерой, решение судей не было отменено. Благодаря шуму, поднявшемуся после книги Весте, Спортивный союз Финляндии в 2013 году пересмотрел дело и опротестовал старое решение. Это, вероятно, единственное событие подобного рода в истории спорта. Оно также является ярким примером антисемитизма, царившего в Финляндии в 1930-е годы. Абрам не хотел допустить брака своей сестры и христианина, а через восемь месяцев Абраму не позволили победить христианина на беговой дорожке.

Разрыв Фейго с семьей был подобен убийству чести, хотя до настоящего убийства, несмотря на угрозы, не дошло. Семья объявила Фейго умершей и полностью исключила из своей жизни.

На самом деле брак еврейской девушки с иноверцем не был чем-то исключительным, скорее наоборот, это была обычная история, и все ее участники твердо знали, как в таком случае следует поступать. В обжаловании, адресованном Верховному суду осенью 1940-го, Мейер полагает, что брак, заключенный его дочерью с христианином, навлекает на него позор, выставляет его в максимально дурном свете и является ошибкой. Исходя из того, что я слышал, Мейер признал бы моего отца, “если бы он даже был дворником, главное – евреем”.

Брак еврейки с неевреем означает с точки зрения ортодоксального иудаизма “необратимую утрату неприкосновенности и святости”. Это также ведет к отлучению от религии, разрыву связей и символической смерти[35].

Заявление Мейера и в особенности предъявленное дочери обвинение в том, что она опозорила отца, – это практически слово в слово жалоба главного героя “Скрипача на крыше”, Тевье-молочника. Его дочь Хава также вышла замуж за христианина, но в отличие от Фейго попыталась вернуться к отцу. Когда ее сестра просит у отца снисхождения к ней, отец произносит: “А боль, которая по сей день сжимает мне сердце, когда я вспоминаю, что она с нами сделала, на кого нас променяла!”[36]

“Тевье-молочник” Шолом-Алейхема известен в основном благодаря бродвейскому мюзиклу “Скрипач на крыше”, в котором сюжет подвергся изменениям и стал более оптимистичным. Написанная же на идиш книга замечательно свидетельствует о трагическом моменте из жизни штетла, еврейского местечка в дореволюционной России. Одна из дочерей Тевье вышла замуж за революционера, вторая – за бедного портняжку, третья увлеклась донжуаном, забеременела и покончила с собой, четвертая отдалась спекулянту, который, потеряв все, уехал в Америку. Пятая же дочь, Хава, вышла замуж за русского, то есть христианина, и именно от нее отрекся отец. Семья отсидела предписанную традицией шиву – семь дней скорбела по живому ребенку.

То же самое произошло в семье Токациеров в Хельсинки в 1937 году. Отец читал в синагоге кадиш скорбящих – поминальную молитву, семья отсидела шиву. Сидение шивы также подразумевает прием соболезнований и слов утешения от друзей и родственников. Интересно, кто осенью 1937-го приходил высказать Тукациерам соболезнование в связи со смертью живой дочери?

Журналист Рони Смолар обосновывает решение семьи с точки зрения ортодоксального иудаизма: “Для семьи ортодоксального еврея женитьба ребенка на нееврее равносильна его смерти. Так же как и по умершему, по нему надлежит скорбеть в течение 11 месяцев: носить траур, читать в синагоге соответствующие молитвы; такой изменивший вере ребенок выносится за пределы семьи. Его просто более не существует”[37].

Финские законы тем не менее не признают отлучения от наследства. При составлении описи наследства Мейера Токациера в мае 1966-го моя мать была включена в число наследников, хотя ее интересы пришлось защищать адвокату.

Снятый в 1986 году фильм “Мы всегда говорим “До свидания” повествует о судьбе американского военного летчика (его играет Том Хэнкс). Он получает ранение в Северной Африке, его отправляют долечиваться в Иерусалим, где он встречает девушку из рода ладино. Ладино – ортодоксальные евреи, в XVI веке покинувшие Испанию и сохранившие язык, так называемый еврейско-испанский. Связь молодых приводит к разрыву девушки с семьей. Особенно сурова мать, а братья буквально в гневе рвут на себе рубахи. Правда, один из братьев защищает сестру и иронически предлагает братьям: ну что, давайте теперь закидаем ее камнями? Отец проявляет больше понимания, но и он спокойно заявляет: “Если выйдешь замуж за христианина, ты мне больше не дочь”. Я рассказал об этом фильме матери, тогда уже довольно пожилой. Дослушав, она заметила: “Это кино про меня”.

В школьные годы я несколько раз ходил в кино с одной из троюродных сестер по материнской линии. Ее отец был из тех немногих родственников, с которыми мои родители поддерживали отношения. Сестра однажды пригласила меня на встречу еврейской общины в синагогу. Мама категорически запретила мне туда идти и выразила надежду, что пока она жива, ноги моей не будет в этом месте.

Первая синагога, которую я увидел изнутри, была Ленинградская хоральная синагога летом 1971-го, там же я впервые услышал обращение на идиш и ответил по-немецки.

Я уважал желание матери и впервые побывал в синагоге Хельсинки только после ее смерти. Однако задолго до того я попросил кузена Гилеля Токациера отчитать по матери поминальную молитву – кадиш скорбящих, когда придет ее час. Не столько из религиозных соображений, сколько потому, что мой дед прочел его по еще живой дочери.

В игру вмешался случай. В декабре 2006-го, когда моя мать скончалась, я был в Берлине и собирался в Мюнхен. И потому сразу же, узнав о смерти, я попросил своего друга, профессора истории университета Бундесвера в Мюнхене Михаэля Вольфсона, прочитать кадиш по моей матери, а вернувшись в Финляндию, попросил и кузена Гилеля сделать то же в синагоге Хельсинки.

По всей вероятности, мама осенью 1937-го посещала еврейскую общину.

Я помню рассказ отца о том, как рабби Симон Федербуш ужасался решению “дочери Сиона”. По инициативе Федербуша общество организовало 25 ноября 1937 года в еврейской школе совместного обучения беседы на тему смешанных браков. На всякий случай в приглашениях, раздаваемых членам общины, было напечатано: “Присутствие молодежи обязательно”. Еврейская спортивная команда “Маккаби” выступила в том же духе и в суровом циркуляре в апреле 1938-го напомнила, что заключившие смешанный брак члены команды не смогут более принимать участия в ее деятельности[38].

Федербуш возглавлял общину в 1930–1940 годах. Интеллектуал, получивший высшее образование, учившийся в Вене, избранный в польский Сейм ортодоксальный еврей и ярый приверженец сионизма, он возражал против преподавания идиш в еврейской школе Хельсинки. Но в феврале 1940-го, во время Зимней войны, раввин покинул свою паству и бежал в Америку[39]. Это событие отражается в протоколах еврейской общины на протяжении всего 1940 года. На одно из писем, которое содержало призыв как можно скорее вернуться к исполнению своих обязанностей, датированное 9 февраля 1940 года, Федербух отвечает рукописным письмом на элегантном немецком, где в изящных выражениях отрицает право совета общины давать советы ему.