БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА - ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ

И тогда самые простые проявления челове­ческого бытия: сон, кусок хлеба, родниковая вода, любезное слово, становились снова ценными для меня, и я принимал все, что выходило за пределы естественной потребности, как незаслуженную ми­лость.

Но той ночью тоска по моему прошлому охвати­ла меня, и воспоминания о молодости преследова­ли роскошными картинами. Я смотрел на свое буду­идее как на необтесанную глыбу мрамора. Внезапно перед моими глазами возникали мавританские тан­цовщицы, я видел сцену, слышал цыганское пение и ликующие голоса девушек. Опьянение и колдовство музыки Дионисия охватывало меня, и я проливал слезы о судьбе моей родины, оплакивая мой тяжкий жребий. Таким образом, я воспринимал свои пере­живания и старался проявлять терпение. Я не воз­держивался от спиртного, выпивал все до остатка и видел тогда в этом смысл и веление времени. Му­зыка и звезды были воплощением моей мечты...

В лесах Высокого Венна горело болото. Огонь пожирал торф под землей, угрожал лесам и паш­ням, высушенным летним зноем. Он вырывался из-под земли то в одном, то в другом месте. Лесорубы, лесничие и солдаты боролись с пожаром, а вечера­ми нас посылали к ним на помощь.

Дым поднимался над горным склоном. Запах га­ри проникал в долину; копоть ложилась на наши ли­ца и плечи. Прохладными вечерами мы поднима­лись в гору. Сумерки наступали рано. Гаснущие ог­ни время от времени вспыхивали на опушке леса, а выше в горах разгорались маленькие пожары, кото­рые мерцали словно ряды фонарей, поставленные здесь болотными карликами и духами и раскачи­вающимися на ветру.

Мы разбивали лагерь в сосновой роще на мяг­кой хвойной земле, сооружали хижины из ветвей, накрывая их белой материей от ветра, и поглощали заготовленные заранее бутерброды. Снаружи вы­ставляли караул. В наших укрытиях постепенно ста­новилось тепло от нагретой за день земли.

Я долго лежал с открытыми глазами. Звезды проблескивали в просветах ветвей, медленно пере­мещаясь над деревьями. Ветер шептал в кронах, роса покрывала траву, а туман поглощала земля. Это была моя родина, она виделась мне во всем: в траве, в хвойных иголках, в лагере, в небе над голо­вой. Не было никаких препятствий, которые отделя­ли бы меня от Бога и от окружающей природы. Я спокойно лежал на земле, чувствуя себя в центре мироздания.

К нам часто приходили валлонские лесорубы; они садились около меня, рассказывали о своей ра­боте, своих женах, о маленьком счастье побежден­ного народа, который никогда не понимал войны и с нетерпением ждал ее конца. К полуночи они проща­лись со мной, как со старым другом, и шли охранять свои дома от подземного огня. Я радовался. Я нико­гда не видел врагов среди чужих народов, для меня важен был сам человек, а не его национальность или происхождение. Они видели во мне не солдата, просто друга, одетого в мундир. Я находил врагов только среди моих соседей и в себе самом. В той личности, которая боролась с уготованной ей судь­бой и угрожала самому своему существованию. Я еще долго размышлял во тьме, пока наконец не погружался в сон.

Дрожа от холода, я проснулся на рассвете. Огонь за ночь погас. Туман и дым смешались. Мы возвращались в казармы.

Проезжали Моншау, и я вдыхал атмосферу мое­го старого города. Жизнь не была так уж тяжела, скорее я делал ее невыносимой в своем воображе­нии. Страдал из-за непримиримой вражды к воен­ной службе и войне.

В полуденном свете мы маршировали мимо озера Робертвилль, шли через горы по узким лес­ным дорогам, спускались в долину. Под буком и ольхой пробивал себе дорогу ручей, форель выска­кивала из воды, водоросли колыхались по течению, а на дне блестели полевой шпат и кварц. Мы подни­мались на крутые склоны к руинам замка и разбива­ли там, в разрушенном дворе, палатки между дики­ми фруктовыми деревьями и кустарниками.

Когда наступал вечер, мы взбирались на широ­кую башню, зажигали костер, сидели на каменном полу, подстилая под себя плющ, хворост, ветки ши­повника, пили местное вино или же опустошали бо­чонок пива. Курили и пели песни о солдатской жиз­ни, любви, военных походах и смерти. Это была ка­кая-то грустная и в то же время веселая музыка, которая, как мне казалось, звучала, когда я слушал армейскую симфонию Гайдна. Пламя костра танце­вало, звезды сияли, аромат лесов, бузины и ряби­ны поднимался к нам, ночной ветер разбивался о скалы и кустарники, а свет луны дополнял эту ро­мантичную ночь. Мы замолкли, и теперь в воздухе слышались только крики совы. Для нас это была пе­редышка после тяжелой дороги. В этот час я чувст­вовал себя в безопасности, окруженным друзья­ми. Я был всего лишь один из немногих, кто носил солдатский мундир, ничем не отличаясь от общей массы.

Таким образом, я на несколько часов в своем сердце стал таким же, как и все, солдатом. Я уже не ощущал в своем сердце протеста против уготован­ного мне в жизни жребия. Против всего того, что могло быть со мной на войне под маской солдата.

Я принял солдатскую участь, которая обусловлена послушанием и воспитанием. Я испытал вздох об­легчения, и душу мою отчасти оставили те мучения и страдания, которые одолевали меня ранее. Одна­ко втайне я все же мечтал только о возвращении домой, ко всему тому, что открывало мне ворота к романтике молодости и звезде свободы, а не к ору­жию и ужасам войны. Моя тоска по-прежнему бодр­ствовала во мне. Я продолжал ткать свой ковер пе­реживаний, и будущее лежало пока еще передо мной, спрятанным в запечатанном сундуке. Впере­ди рассылался далекий, далекий мир, который я еще не посетил.

Я жил в моей собственной империи, в мыслях о вселенной, в поисках Бога, в фантазиях, меч­тах, снах и гротеске, а также в раздвоенности ду­ши, страхе и отчаянии. И, конечно же, предпочел бы остаться дома, а не надевать на себя маску сол­дата.

Ночной дождь шумел по брезенту наших пала­ток, барабанил по листве. А на следующий день мы уже шли назад к источнику в Эльзене. Командно-штабное учение продолжалось. Мы упражнялись, шагая под знаменами, стреляя холостыми патрона­ми, и наша победа, конечно же, не подлежала со­мнению. Мы разгромили условного врага. Так же как в сводках вермахта сообщалось только о побе­доносных маршах и боях на окружение и о неверо­ятном числе пленных и трофеях в русском походе, где решалась наша судьба5. Тогда мы стали всего лишь пылинками в вихре времени, принимая уча­стие в гибели нашей империи.

Начало моих приключений ограничивалось пока

лишь предчувствиями, мечтами и видениями, ин­терпретацию которых я предоставлял наступающе­му времени, и быстро забывал о них.

Обгоревшие на солнце, изнуренные тяготами маневров, мы возвращались назад в казармы Кёльна. Каждый день мог поступить приказ на на­ступление.

Я был отпущен домой и стремился использо­вать все, что пока еще предлагал мне город: любов­ные приключения и книги, концерты, спектакли, варьете и молитвы в соборе. Я снова встречался с другом, снова пил за ночным столом вино в своей компании. В неизвестности и ожидании проходили дни. Я не волновался и ждал своего будущего со странным нетерпением.

Однажды я нашел свою фамилию в списке мо­билизованных. Оделся, собрал свои пожитки, по­прощался с родиной и отправился в мое большое русское приключение.

Теперь война настигла также и меня.

ПОЛЬСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

На рассвете мы марширо­вали с ранцами, шлемами й винтовками к вокзалу6. Шел дождь, ранец давил на плечи, на душе было тя­жело. Вокруг царила атмосфера прощания. Женщи­ны на улицах утирали слезы на глазах, девушки подсмеивались над нами.

Мы погрузились и отправились в дальний путь.

Поезд этим бабьим летом мчался навстречу восходящему солнцу. Зной раскалил теплушки. Мы сидели на жестких, скользких скамейках. Тонкая, растоптанная солома покрывала пол. Наш багаж за­полнял углы вагона, а на дощатых полках лежала пыль. Винтовки и ранцы стучали в такт с шумом ва­гонных колес, которые пели свою песню на стыках. Хаос голосов, звуки пения, игры в карты, храпа и смеха не давал мне возможности размышлять. Я чи­тал, не понимая смысла прочитанного.

По временам мы сидели в дверях, опустив ноги наружу, глазели на деревни, пашни, леса и нивы проплывающей мимо родины, кивали девушкам и пели наши песни, пытаясь перекричать шум бивше­го нам в лица ветра.

Только в полночь мы засыпали на полках, качаю­щихся и колеблющихся по ходу поезда, видели сны

и просыпались ранним утром, когда еще едва-едва рассветало.

Я долго смотрел на равнинную страну лугов, фахверковых домов и разбросанных группами де­ревьев. Она иногда напоминала Дарсс. Города, де­ревни и поля оставались позади. Снова и снова попадались березы на железнодорожной насы­пи, среди овечьего помета и коровьего навоза. По­том появлялись небольшая роща, одинокое дерево, пыльная дорога, улица, ручей. Медленно изменя­лось лицо ландшафта.