Избранное - Евгений Рейн

ВЗГЛЯД С КРЫЛЬЦА ДОМА ПОЭТА В СЕЛЕ МИХАЙЛОВСКОМ

Крыльцо елозит под ногой — обледенело,А мне приплясывать, скользить — забава,Однако все же посмотри налево,И прямо тоже, и потом направо.

Там за рекой поля — края снега,Лес первый, лес второй, лес третий —Такая тихость, глубина, нега,Какую никогда, нигде не встретить.

А дальше что? Пойдет тайга, чащи,алтайский брег или чухонский омут.Но даже конь и аппарат летящийПреодолеть пространство это могут.

А дальше что? Стоит сырой Лондон,Зеленый лавр венчает путь к Риму.Среди холмов латинских торф болотный,Столь не похожий на родную глину.

А тут снега идут — сугроб до неба.А наметет еще — дойдет до бога.И жизнь тиха — от кабинетаВся умещается — и до порога.

Когда метель стучит, как дождь с громом,А жар от печек, что тоска, угарен,Сидит и цедит кипяток с ромомВ селе Михайловском его барин.

ТАРУСА

М.Л.

Пустая гостиница стонет:Мой номер велик и дощат,И слышно бывает спросонья,Когда половицы трещат.

Стоит бесконечная осеньНад медленной русской рекой,И веет теплом кисло-сладким,И тянет прохладой грибной.

А жирный чугун сковородки,Косое хмельное стекло,Душистая шерсть одеялаИ днем увлекают в постель.

Зато, когда выйдешь под вечер,Холодного пива хлебнешьИ сядешь над бойкой водою,С размаха побрызгав в лицо.

Тогда безутешная ясностьВстает, как ночная заря, —Как славно пожить здесь до смерти,Но тут оставаться нельзя.

Должно еще что-то случиться,А что, разберемся потом.Граница, гробница, грибница —Мерещатся ночью слова.

БРАТЬЯМ ЧИЛАДЗЕ

Кутеж над озером. Вечерняя прохлада.Два гитариста пробуют струну.Несут цыплят, и жирная бумагаПод шашлыком скоробилась в длину.

Вода и горы — вас совсем не видно,Но ясно: где-то вы недалеко.И чудно так от сердца отлегло,И стало так свободно и невинно!

Да, что там говорить — я просто пьян,Меня волна отравленная тянет.Но это ничего — я, гидроплан,Взлечу, когда дыханья недостанет.

Перемешаю мясо и чеснок,Вино и соус, зелень и стаканы.О, Господи, как их не валят с ногЛитровые пустые истуканы?

Иссохший сад дремучего стекла,Ты разорен, но я в тебе блуждаю,Я заплутал и около столаХозяев, как умею, ублажаю.

«Хотите-ка, ребята, я спляшу,Хотите — выпью? Ну, какая малость!Да что вы? Никуда я не спешу!Куда спешить? Машина поломалась!

Я рад! Я раньше где-то вас встречал,Вы оказали важную услугуВ начале. Да, начале всех начал,Соединив свиданье и разлуку».

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»Теперь спеши. Душа на все готова.Я слышу крик полночного орла —Последнее напутственное слово.

ВОЗДУШНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Как пасмурно сверкаетВечерняя Нева!Полнеба задвигает,Свергает синева.

Колени охвативши,Сидеть, глядеть бы вдаль.Спеши, спеши потише,Воздушный календарь.И та, что через двадцатьМинут придет сюда,Она, быть может статься,Одна — твоя судьба.Два синих пароходаЗашли за синий мост,Два долгих перегонаДо ледовитых звезд.Тогда поголубеетПоследний синий ряд,И сразу огрубеетУдобный твой наряд.И вместо юбки тонкой,сатина полотна,Тебя сукном жестокимОбтянут холода.Примерзнут пароходы,Разорены, мертвы;Продернут переходыСквозь рукава Невы.Но ведь никто не знает:Зима наступит, нет?И всякий называетОдин любимый цвет.Что может быть синееЗеленого зрачка?И есть ли что сильнееТакого пустячка?

КОГДА-ТО В ТАЛЛИННЕ

Взглянуть бы на старые шпили,На старые камни взглянуть —И там, где вдвоем проходили,Балтийского ветра глотнуть.

Когда это все-таки было?Хотя бы припомнить сперва.О, как же меня закрутило,Пока моя память спала.

Когда бы все точно припомнить —До штопочки на рукаве,Припомнить, как город приподнят,А башни стоят на горе.

Как плещется мелкое море,Как флаги летят на ветру,А кофе в тончайшем помолеКрепчает и тает во рту.

И комнаты темной убранство,И тушь от расплывшихся век,Любви молодое упрямство,Автобусов дальний разбег.

Я снова сойду в Кадриорге,Я жду на трамвайном кольце…И столько воздушной тревогиВ твоем непонятном лице.

Опять поспешу я с вокзалаНа башни твои поглядеть,И встанут года из развала,И прошлое сбудется впредь.

ЧЕРНАЯ МУЗЫКА

Е.Е.

Их встретили где-то у польской границы,И в Киев с восторгом ввезли украинцы.В гостинице давка, нельзя притулиться,Но гости под сильным крылом «Интуриста»Сияли оттенками темной окраскиИ мяли ботинками коврик «Березки».А наичернейший, трубач гениальныйСтоял и курил. И трепач нелегальный,Москвич, журналист, пройдоха двуликийТвердил со слезой: «Вы Великий, Великий…»И негр отвечал по-английски: «Спасибо!»И выглядел в эту минуту красиво.Заткнулись звонки, улеглись разговоры,И вот, наконец, увлеклись саксофоны,Ударник ударную начал работу,Они перешли на угарную ноту.О, как они дули, как воздух вдыхали,Как музыку гнули, потом отпускали!И музыка неграм была благодарна.Певица толпе подпевала гортанно.А сам пианист, старичок шоколадныйЗатеял какой-то мотивчик прохладный:«К далекой земле на реке МиссисипиМы с вами отправимся скоро на джипе,На боинге, поезде и самокатеИ будет там баиньки в маленьком штате.Под небом насупленным рая и адаНас дождиком утренним тронет прохлада,А день будет солнечным, долгим и чистым…»Поклонимся в черные ноги артистам,Которые дуют нам в уши и души,Которые в холод спасают от стужи,Которые пекло спасают истомой,Которые где-то снимают бездомныйУ вечности угол и злому чертогуВнушают свою доброту понемногу.

ПЕРЕД ПРОЗОЙ

П. Катаеву

На подмосковной даче слетает желтый лист,Последний теплый месяц, тридцатое число.Гоняет по участку ребенок-футболист,Стоит на солнцепеке расхлябанный шезлонг.

О, как здесь веселились, как горевали здесьВ июне и в июле под дождик и туман.Какие только люди перебывали здесь!Когда-нибудь об этом я напишу роман.

Съезжались гости поздно, в двенадцатом часу;Смеркалось еле-еле, стоял солнцеворот.Был тамада прекрасен и ни в одном глазу,А гости, к сожалению, совсем наоборот.

Смеялись, целовались, терзались как могли.Кого-то поминали под яблочный пирог,Кому-то отпускали слова, грехи, долги;Кому-то говорили: «Вот Бог, а вот порог!»

Брюнетка с перламутром помады до ушей,Студентка в белых кедах, готовившая чай,Любитель бледноватый цветных карандашей —Я всем сказал однажды:                               «Прощай, прощай, прощай!»

Спешила электричка, шуршал таксомотор,Одни ушли, другие придрались к пустякам.И только тамада наш, известный самодур,Не замечал пустыни и наливал стакан.

Он выплеснул на скатерть последнее вино,Заляпана посуда, и заалел крахмал.«Ну, тамада, скажите, кто этому виной?»Но тамада уходит, должно быть, он устал.

Последний теплый месяц, осенняя жара,Которую все лето мы ожидали здесь.И я сижу под кленом с восьми часов утра,Как будто в этом клене вся честь моя и спесь.

В НОВУЮ АНГЛИЮ