Призмы - Ашер Лод

Фильм был показан в Западной Германии. Немцы не поверили своим глазам: в Израиле конца семидесятых годов — натуральные берлинские салоны начала века!..

Автору-сабре это кажется дикостью. Мне это кажется неизбежностью, которая в случае с немецкими евреями так бросается в глаза лишь в силу фундаментальности немецкого воспитания. Фильм, в сущности, о нас всех, собравшихся здесь со всего света. Не исключая, конечно, и меня, "ост-юде", привезшего в Израиль полную подписку Гослитиздата. А как же иначе? Каждый везет свое. Лоточник из Ирана показал мне однажды свою главную реликвию: медный самовар в бляшках цветного стекла. В фильме "Йекес" бабушка из Берлина, раскрыв семейный альбом, с гордостью показывает внучке кайзеровского кавалериста в остроконечной каске. Какой красивый у покойного дедушки головной убор! Мой Гослитиздат затрепан, самовар лоточника завернут в ветошь. Альбом немецкой еврейки словно вчера переплели, а сегодня впервые развернули. Обращение разное — отношение одно.

И все-таки, когда старые "йекес" в фильме начинают вспоминать невзгоды своих первых лет в Палестине, нельзя не поразиться: то же самое, что говорили они тогда, сегодня сплошь и рядом можно услышать от новых репатриантов из СССР. Оказывается, мы лишь повторяем жалобы полувековой давности, причем слово в слово. "Не та природа, не те порядки, не то окружение". "Местные игнорируют новоприбывших". "Приехал цвет культуры (тогда — немецкой, сейчас — советской), хочет внести вклад, а "им" не надо". "Кругом "ост-юден" с их жуткой примитивностью, разболтанностью и криками вместо дела". Как видите, азиаты всегда портили нервы европейцам. С той лишь разницей, что у еврея из Союза в дикарях ходят его соплеменники из Азии и Африки, а у немецкого еврея в дикарях ходили азиаты из России. То есть мы с вами.

Время, однако, лечит людей, и "йекес" в фильме с улыбкой вспоминают свои былые переживания, о которых, впрочем, они и по сей день рассказывают не на иврите, а по-немецки.

Нам показывают директора хайфского зернохранилища. "Йеке", он подобрал всю администрацию из немецких евреев и создал с их помощью образцово-показательное предприятие, которое работает как часы.

Немецкие евреи, говорит он, все делают досконально. Они разговаривают между собой по-прежнему на немецком, лишь потому что не знают в совершенстве иврита. Не то, что "ост-юден". У тех каждый владеет по меньшей мере двадцатью языками и ни на одном не говорит правильно.

В этом последнем замечании что-то есть. Но не тут зарыта собака. Недавно телевидение показало другой документальный фильм — об Александре Пене. Был такой красавец-юноша из Сибири. Приехал в Палестину в двадцатых годах. Владел ивритом так, как не владеют сабры с филологическим образованием. В силу возраста любил женщин, в силу происхождения хлестал водку, а в силу иллюзий был коммунистом. На своем блестящем иврите писал лирические стихи и политические поэмы. Сабры не оценят, если я скажу, что Александр Пен привез в Палестину кое-что от Маяковского и многое от Есенина. Но сабра, сделавший фильм о Пене, и тот уловил, что у знаменитого израильского поэта были две родины.

Эмигранта часто сравнивают с пересаженным растением. Под моим окном растет фикус. Не российский фикус в кадке, а огромное дерево, привезенное евреями в Палестину не то из Австралии, не то из Чили. Чтобы прижиться на новом месте, оно выпустило из кроны воздушные корни и ввинтилось ими в неподатливую, чужую поначалу землю.

Человек, однако, не фикус. Одни способны на огромное личное усилие, необходимое, чтобы заново обрести родину, другие не способны. Освоение языка — существенная часть этого усилия.

Фильм о "йекес" исследует и эту часть. Авторы не выставляют отметок за поведение, а пытаются разобраться в жизни. И приходят к выводу, что типичный случай — как раз директор хайфского зернохранилища, а не Александр Пен.

Еврей из галута до окончания жизни будет сидеть в своих микро-Германиях или микро-Россиях, микро-Алжирах или микро-Тунисах. Это знала и зафиксировала Библия, сверхъестественная хотя бы потому, что в отличие от всех эпосов она никогда не льстила своему герою — еврейскому народу — и не приукрашивала его. Согласно Библии, и эмигрантам, вышедшим из Египта, не дано было освободиться от оков прошлого.

Разбитые шаблоны родины

Итак, седьмая ступень двадцатого века отгорела, и малоуправляемая ракета человечества кувырком покатилась в восьмидесятые годы под грозные аккорды из американского научно-фантастического кинобоевика "Борьба миров". Газеты, радио, телевидение выплеснули на израильтян обзоры политики, экономики, демографии, искусства, спорта, моды — чего угодно за истекшие десять лет. Энергетический кризис, голод, террор, локальные войны и глобальный тоталитаризм. Крестовый поход ислама. Американские заложники в Иране и советские в Афганистане.

Есть чем наполнить ушат пессимизма, которым так любит окатывать себя неустойчивый еврейский оптимизм.

Газеты упомянули и мир с Египтом, не слишком задерживаясь на нем, чтобы не вносить диссонанса в общую мрачную картину. Цифра 150 тысяч — число репатриантов из СССР — тоже могла бы слегка утеплить морозный воздух, и поэтому тоже промелькнула незаметно. Тем более, что конкурс на почетное звание родины советского еврея сейчас вроде бы выигрывает Америка. Может, в Соединенных Штатах больше сионизма? Видимо, да. А дефицит сионизма в Израиле налицо. На него указали в новогоднем телеинтервью четыре ученых репатрианта. Они предъявили крупный счет израильской публике. Но публика в последнее время занята еще более крупными счетами за бензин, газ и электричество.

Газеты продолжают исправно вести бухгалтерию алии — сколько уехало, куда поехали, — но не тратят много эмоций на затруднения репатриантов в Израиле. Газеты, по-видимому, считают, что не стоит раздражать страну сплошных иммигрантов, и не то еще хлебнувших в свое время.

В самом деле, алия из СССР началась сразу после того, как нищая страна пересела из разбитых автобусов на подушки американских лимузинов и ринулась менять табуретку на датские мебельные гарнитуры. Некоторые материальные блага перепали и репатриантам из СССР, что немедленно возмутило старожилов, напомнив им продуктовые карточки и бараки, с которых начинали они. Почему им не пофартило, как советским евреям, с места в карьер снять пенки в Израиле?

Верно, что мы, репатрианты из Союза, проявили вполне здоровое желание сорвать свой куш. Но при этом нас сильно огорчила безыдейная погоня израильтян за материальным благополучием. Мы, конечно, тоже материалисты, но прежде всего идеалисты, и четыре наших ученых репатрианта начали с местной безыдейности, от нее перешли в другим вопиющим недостаткам и кончили общей картиной, которая, по их образному выражению, и в страшном сне не могла присниться.

Этот удачный образ напомнил мне другой страшный сон, о котором, пожалуй, стоит рассказать.

Дело было в первые месяцы после моего приезда в Израиль, в одном из тех казенных мест, по которым всем нам приходилось мыкаться на первых порах. Я сидел, балдея и от израильского лета, плавившегося в окошках-амбразурах, и от секретарши из породы смуглых газелей с непостижимо длинными ногами на модных колодках и с грудью, как распечатанный шоколад. Все в ней было умопомрачительно, от золотого изобилия браслетов, цепочек и колец до дикарского блеска улыбающихся черных глаз.

Надо было докатиться до предела бесчувственности, чтобы в присутствии такой жар-птицы спать, как спал мой сосед по скамье для посетителей. Он сердито сопел под грузом шляпы, жилетки и мятого пиджака. Что может присниться в такую жару да еще в таком компрессе из мокрого сукна, кроме кошмара? Как только секретарша выгарцевала из приемной, сосед, однако, проснулся. И заговорил, точно и не спал:

— Вы тоже новый репатриант? — зашептал он тоном заговорщика. — Ах, из России? Я, знаете ли, из Аргентины. Но Израиль ведь вам тоже не нравится?

Я не успел ответить: в этот момент вернулась секретарша, и у соседа тотчас захлопнулись глаза. На этот раз он спал долго, пока секретарша не вышла снова.

— Ну, конечно, вы недовольны, — схватил он меня за локоть, как только она удалилась. — Синагог здесь раз два и обчелся. Молящихся мало. Выйти на улицу нельзя, хочешь подышать воздухом — сиди дома да жди темноты!..

— Да, жара мучительная, - сказал я неопределенно.

— Вас мучает жара? — сосед сделал большие глаза. — А меня оскорбляют вот такие девицы! Еврейки ходят голыми! Стыд и срам! Разве так мы с вами представляли себе еврейское государство?!..

Стыд и срам вернулся, сверкая улыбкой и звеня цепочками. Сосед тут же изобразил мертвый сон, и я опять не успел ему ответить. Сказать, что мы с ним действительно не так представляли себе еврейское государство.

По-разному мы его себе представляли.

Этот разговор, о котором я не могу вспомнить без смеха, помог мне открыть для себя простую вещь. В галуте у каждого еврея, сознательно или бессознательно, складывается свое личное представление о том, какой должна быть его родина. Еврей выстраивает себе свою личную модель Израиля. Репатриируясь, мы не только отправляем багаж, но и, сами того не подозревая, везем с собой свою модель. С первого же шага мы начинаем прикладывать ее к Израилю. Модель, разумеется, совершенно отличается от оригинала. Все ваши ожидания разлетаются вдребезги.